— Ему за державу обидно, — в голосе грифа не угадывалось и нотки сочувствия.

— А не хрен меня библейскими баснями кормить, приводя их в качестве аргумента. Может у Моисея все кончилось землями с медом и молоком, только мы-то топчемся по кругу, посему одна грязь и слякоть кругом.

Жизнь у меня одна и на сорок лет я не загадываю даже в безумном оптимизме. Впрочем, по Варфаламеевым записям мне тринадцать дней осталось небо коптить, а потом вуаля.

— Не факт, — возразил черт, достал рукописный фолиант из кармана, полистал страницы, найдя искомую, развернул книжицу каракулями ко мне, — смотри…

— На что смотреть, — перебил я Варфаламея, — тут нужен зоркий сокол, чтобы микроскопические буквы читать.

— Пожалуйста, — охотно согласился черт, щелкнул пальцами свободной руки, и тетрадка увеличилась в размерах, будто клацнули мышкой плюсик на мониторе, — внимательно смотри.

Но не успел я даже прочитать и пары строк, как гриф, завернув басовым ключом шею, наклонился над тетрадкой, разинув клюв, мазнул языком низ страницы, где, по всей видимости, располагалась дата моей смерти. Язык у Ширака оказался не раздвоенный, змеиный, как я предполагал, а широкий, лопатой, шершавый, как у кота, меня даже передернуло от звука, скрежет стоял, словно тупым напильником провели по кромке стекла. На месте последних трех абзацев сияла мокрая белизна, гриф слизнул их к чертовой бабушке, если она у черта, конечно, существует.

— Фокусники, мать вашу, Гудини и компания. Только в чем вы меня пытаетесь убедить? Что можете одним мазком шершавого жала изменить мою жизнь? Спешу вам доложить — эффектно, но не впечатляет.

— Why not? — спокойно поинтересовался черт. Варфаламей, откинулся на спинку дивана стоящего на полке, закурил, прищурился, чернота его глаз с жемчужным отливом отдавала холодом. Всегда ироничная лиловая рожа супостата стала серьезной, застыла в ожидании ответа неподвижно, как гипсовая маска с лица покойника. Настроение черта, по эстафете передалось компаньонам. Гриф нахохлился, витиеватым иероглифом приоткрыв крылья, смотрел на меня немигающим оком, напоминая усеченный российский герб с одной орлиной башкой, а Дунька, сидя на принтере, схватилась обеими лапами за держатель для бумаги в ожидании того, что я сейчас скажу такое, от чего она тотчас же рухнет вниз, сраженная замертво. Усы ее блестели, словно покрытые инеем провода.

— Конкретизируй, — выдавила из себя Евдокия.

— С превеликим удовольствием, — охотно согласился я. Возможно, такое поведение слегка отдавало безрассудством, но отчаяние висельника целиком овладело мной. Я ощутил небывалую свободу приговоренного к смерти. Мне теперь дозволено нести все, что в голову взбредет. Хуже-то уже не будет, по любому.

— А вот помнишь, — сказал я, обращаясь к черту, — как ты по поводу Мишкиной смерти оправдывался?

— Врешь, малохольный, не было такого, — влезла, очнувшись, Дунька. — Варик констатировал, всего-то и делов.

— Помолчи Дуняшка, — перебил ее черт, не спуская с меня глаз. — Продолжай, любезный.

Ледяное спокойствие черта, казалось, не предвещало ничего хорошего, но я себя поймал на мысли, что углядел-таки еле заметный изъян в том представлении, которое они устроили на пару с грифом минуту назад. Отступать некуда, на весах моя жизнь, если уже все решено и непоправимо, так хоть оторвусь напоследок. А если не решено?

Я впервые подумал, что плохо быть атеистом — в неверии есть не только хладнокровная трезвость неизбежности небытия, но и ущербное сомнение в существовании чуда. Меня никогда не занимали свидетельства о НЛО, начавшиеся появляться еще при советской власти, в конце семидесятых, не поразил документальный фильм «Воспоминание о будущем», вышедший на экраны приблизительно в то же время. Снежного человека я считал плодом больного воображения психически неуравновешенных индивидов, желающих внимания и славы. Не ставил заряжать воду перед телевизором, относя Чумака к откровенным прохиндеям на пару с Кашпировским от бычьего взгляда которого у впечатлительных людей, преимущественно женщин, исчезали спайки. Когда же с экранов телевизоровобильно повалило магическое фуфло, я просто перестал даже спорить на эту тему с некоторыми знакомыми, не желая портить отношения из-за пустяков, внутренне считая вопрос для себя закрытым раз и навсегда. Хотя и не осуждал фанатичных поклонников того или иного модного течения — в конце концов каждый развлекается, как может.

С религией дела обстояли еще проще — у меня до нее руки не доходили, а голова была занята совсем другими проблемами бытового свойства. Я наблюдал за проявлениями веры со стороны, как бы извне, с доброжелательным, ироническим скептицизмом, не вступая в полемику еще и потому, что был в этом вопросе туп, как пробка. Согласитесь, глупо спорить с кем-либо, не имея аргументов за пазухой, не то чтобы весомых, а и вообще никаких. Эдакий, знаете, атеизм не от большого ума, а по ощущениям. Отлично помню, когда атеист окончательно убил агностика. Перестройка, я работаю бригадиром в кооперативе по изготовлению сварных решеток, дверей и прочей лабуды, отвечая за установку. Умер какой-то хмырь из руководства овощной базы, по тем временам чин немалый. Похоронили его на закрытом Преображенском кладбище, купив бесхозную могилу, нас послали установить ограду и скамейку. Осенний день, промозглый, мелкий дождь будто укутывает тебя со всех сторон, ветра нет, но мерзко, аж с души воротит. Желание только одно — побыстрей развязаться с заказом, заползти под крышу или навес, желательно прижавшись спиной к батарее и выпить горячительного.

Естественно, мне тоже пришлось включиться в процесс — пока мужики ставили ограду, я взялся выкопать две глубокие и узкие ямы под скамейку. Когда я одолел сантиметров пятьдесят вниз, вычерпывать землю лопатой стало неудобно, пришлось взять продолговатый совок, но вскоре и он работал вхолостую, слишком узкой была лунка под стойку. Проклиная жизнь, погоду, мокрую спину парусом, себя на четвереньках в грязи, я отбросил бесполезный шанцевый инструмент в сторону и стал черпать рыхлую землю рукой. Пальцы зацепились за что-то, я вынул руку и увидел на раскрытой грязной ладони два желтых человеческих позвонка. Потом, не раз вспоминая тот день, в голову лезли аналогии, в основном про Гамлета с черепом Йорика, но тогда мне было не до «быть или не быть». Я подбросил, как монетки, позвонки на ладони и зашвырнул их в ближайшие кусты. Закончив работу, мы быстренько переоделись, побросав барахло в сумки, метнулись с кладбища, будто за нами черти гнались, разыскав рюмочную, заказали водки с горячими пельменями, и уже за стойкой, приняв на грудь сто пятьдесят, я отчетливо понял — после смерти ничего нет.

Я чуть было не превратился в воинствующего атеиста — строго-настрого запретил жене крестить наших детей, когда же Наталья на мое грозное вето пообещала ввести ответное эмбарго на некоторые удовольствия земного порядка, быстро отыграл назад, сделав вид, будто она меня неправильно поняла.

Дальше уже жил без антирелигиозных закидонов с редкими срывами. Последний произошел лет десять назад — одна, скажем так, знакомая на полном серьезе начала убеждать меня, что помнит, как шла родовыми путями внутри тела матери. Сейчас я бы не стал возмущаться, обзывать ее разными словами, награждать эпитетами, из которых «сумасшедшая дура» было самым приличным.

К слову, полгода назад столкнувшись лицом к лицу с коллегой покойного отца, некогда секретарем парторганизации, мужиком паршивым во всех смыслах, увидев торчащую из его кармана брошюру «Послание к коринфянам», даже не удивился, посчитав подобный пируэт в жизни человека возможным.

«Why not?» — как сказал Варфаламей.

Более того, отрицая существование Бога, мне казалось вполне допустимым наличие всеобщего Зла. Попросту говоря, в моих фантазиях Дьявол имел более отчетливые контуры, хотя лица не разглядеть. Следовательно, я просто-таки обязан был при появлении его посланников, а на добрых самаритян мои зверушки не тянули, впасть в когнитивный диссонанс, учитывая мой атеизм, однако разрыва шаблона не случилось — я упорно продолжал считать их порождением белой горячки, деллириум тременс, по-научному.