День явно не задался, унижения не закончились. Мы вышли из торгового центра и прошли на стоянку. Представьте картину — жена вышагивает в авангарде, беседуя на ходу по телефону, муж семенит чуть сзади с двумя пузатыми бумажными пакетами в обеих руках и пузом посредине. Я поймал на себе насмешливый взгляд парковщика безошибочно определившего мое незавидное положение в иерархической лестнице отдельной семейной ячейки. Расстались у машины — Наталья поехала по делам, всучив деньги на такси, несмотря на мои возражения. Крещендо — она сунула мне купюры, не считая — сумма оказалось такой, что можно было прошвырнуться с ветерком до Рязани пару раз туда и обратно. Напьюсь, — подумал я, усаживаясь в такси.

В желании напиться не было ничего оригинального. Собственно говоря, я только этим и занимался последние полгода, разбавляя тягучие дни алкоголем. Кризис, не спросив меня, разрезал жизнь на две части — до и после. В прошлой жизни меня трудно было причислить к пьяницам, я любил временами покутить с приятелями, но действительность за окном диктовала условия — загулы были редкими, заканчивались значительно раньше, чем деньги и желание развеяться. В самый разгар веселья бросишь украдкой взгляд на часы и все, пиши пропало. Сразу вспоминается, что завтра надо непременно, кровь из носу, перелопатить кучу дел, да еще жена чего-то просила купить настоятельно, по дороге домой позвоню и аккуратно выведаю. Вздохнешь обреченно — извините мужики, и мужики поймут, сами засуетятся, собираясь по домам. Прощаясь в дверях, обязательно зафиксируют — хорошо посидели, в другой раз так оторвемся, а сегодня видать, не судьба.

А тут на тебя обрушивается камнепадом куча свободного времени, и выясняется — ты совершенно не в состоянии понять, что со всем этим бесконечным счастьем делать. Паузы заполнять легко, когда они короткие, как взмах крылышек мотылька. Стоит молчанию затянуться, как ты, будто недоуменный зритель в театре, ждешь очередной реплики и с ужасом обнаруживаешь, что актер начисто забыл слова. Да ладно бы только слова — всю роль, он не может вспомнить ни названия пьесы и ни фамилии режиссера. Чем убить время? Хорошо бы почитать, но что конкретно — туман, ни один автор в голову не лезет. Нет, у Пушкина имя, отчество не забыл, но Александр Сергеевич не очень ложится на твое теперешнее настроение. К тому же предложения, в которых больше двух запятых, понимаются с трудом и совсем не похожи на сметы, что ты читал последние годы. И почему в романе написано «оранжевый диск солнца»? Солнце желтое, и никакое больше. Дурак, а не писатель.

Кино не радует, телевизор вгоняет в тоску. Хобби было, даже несколько, но с той поры прошло энное количество лет, прежние радости поистерлись, а новых не приобрел. Остается только нос в стакан опустить, признав поражение.

По дороге домой я попросил таксиста тормознуть у магазина и прикупил пару бутылок водки. С учетом остатков за томиком Майн Рида спиртного могло хватить на два дня. А могло и не хватить, все зависит от степени отчаяния.

Дома я торопливо разделся и распаковал свертки, брошенные на диван. При рачительном использовании амуницию не сносить лет за десять. Интересно, сколько раз по тринадцать оставшихся мне дней уложится в десяти годах? Попробовал подсчитать — умножил года на дни, умножилось, но общую сумму разделить на тринадцать не получилось. Напряжение, охватывающее меня, как только я выходил из квартиры, не исчезало, мешая сосредоточиться. Не иначе, как придется призвать на помощь жидкий, сорокаградусный транквилизатор, отмычку от сундука с хорошим настроением. Принес с кухни порезанный сыр на блюдечке и длинный бокал для сока. Налил водки на два пальца, подумал и добавил столько же, выпил и присел на вращающееся кресло. Курить не хотелось. Хотелось любыми средствами унять внутреннюю дрожь. Налил еще и выпил вдогонку. Протянул вперед руку, расставив пальцы, рука не тряслась, зато внутри все колотилось. Автомобилисты знают — в момент аварии страха нет, ужас приходит потом, лихорадит так, что врагу не пожелаешь. Открытое пространство представляло для меня угрозу, но находясь вне стен дома, я не успевал испугаться, тревога проявлялась по возращению, когда я уже находился в безопасности. Водка подействовала, кутерьма внутри меня стала ослабевать. Я решил примерить что-нибудь из обновы, выбрал брюки, с костюмом возиться не хотелось, рубашку надевать выше сил. Надел, распахнул дверцу шкафа с зеркалом, чтобы полюбоваться результатом и услышал за спиной Дунькин голос.

— Ален Делон, смотрю и плачу.

Я обернулся на голос, так и есть, неразлучная троица в сборе.

— Для Делона у меня килограмм двадцать лишнего веса, — искренне вздохнул я.

— Не скажи, лишний вес добавляет мужчине веса в обществе, солидность радует глаз, — залепетала крыса.

— Лишний вес радует только почту, — сухо подчеркнул подтянутый гриф.

— Эх, — закинул я удочку, посматривая с надеждой на Варфаламея — сбросить бы все лишнее, моментально, без изнурительных тренировок и очковых диет.

Черт не повелся, не клюнул на мой кунштюк, а ответил назидательным тоном, который я ненавидел.

— Вы, русские, хотите все сразу, не прилагая усилий, от этого все ваши беды. Вспомни. Моисей по пустыне евреев сорок лет водил.

И тут я завелся, ох уж мне эти разговоры о судьбах Родины, да еще на трезвую голову.

— Евреи, они народ хитрый, — сарказм вперемешку со злостью так и пер из меня.

— Попрошу не разжигать, по возможности, — предупредила крыса.

— А то можно и по сопатке получить, — добавил гриф, — попридержи язык-то, у меня прабабка еврейкой была.

— Это как? — полюбопытствовал я с нескрываемой ехидцей. — Мне всегда казалось, хоть я и не силен в зоологии, особенно в орнитологической ее части, у птиц и животных национальностей нет, и все разделение касается лишь ареала проживания — африканский слон или индийский.

— Со слонами пример косолапый, — встрял Варфаламей, — Африка как-никак континент, а Индия всего лишь полуостров.

— Не коррелируются континент с полуостровом, — поддела Дунька с победоносным видом.

— Ладно, не коррелируются и не разжигаю. Пусть будет смышленый народец, скажем так. Сдается мне, толи в ихних Палестинах пустыни с гулькин нос, толи Моисей был знатный водила, но с русскими такие приколы не прокатывают. Нас по лесам и равнинам гоняют уже тысячу лет Моисеи разных мастей, по повадкам смахивающие на Сусанина, а впечатление такое, что мы, всей оравой, ежедневно с утра пораньше…

— Не срамши, — вставил Ширак свои пять копеек.

— Хорошо, не срамши, — я не стал спорить попусту, — отправляемся, как на работу, нарезать по пустыне, причем точка отсчета злополучных сорока лет соответственно постоянно меняется и путешествие становится бесконечным и потому бестолковым.

— А также безкайфовым и беспонтовым, — подсказал гриф, как бы уточняя, растягивая при этом слога, явно наслаждаясь произносимым.

— Не скажи, прогресс все-таки есть. Тот же Петр прорубил окно в Европу, — возразила Евдокия почему-то не мне, а, ухмыльнувшемуся при упоминании «о прогрессе», Варфаламею.

— Кстати, это тоже чисто русская черта, рубить не дверь, через которую можно спокойно пройти, как следовало бы по здравому разумению, а окно. Да и оконце получилось так себе, не пластиковое трехстворчатое с балконом и видом на море, а кривое, с косыми наличниками. Не окно, а фрамуга узкая, чуть больше форточки, лаз, одним словом. Вот и шастаем мы с тех пор по Европам, как ворье, с трудом протискивая зад, который у нас всегда шире плеч, да швыряем мешки с награбленным туда-сюда. В основном, конечно, туда, а в Европе по мелочи тырим, как шантрапа.

А Моисеи наши доморощенные все норовят либо лаз заколотить, либо Карацупу с волкодавом рядом поставить, дабы мы не отвлекались от чрезвычайно важного хождения по пустыне, будь она неладна. Мне, как строителю по специальности, вечный нулевой цикл просто осточертел.

— Что-то ты, Никитин, сегодня в миноре, — поставила диагноз сердобольная крыса.