Сенька привалился к Батурину.

— Дядька Павло! Неженец!

— Где?

— Вон! В белой шапке.

Человек в папахе, сбежав с курганчика, поднимал вторую волну атаки. Отсюда хорошо была видна его поблескивающая шашка. Отчетливо донеслось рокочущее, «ура», которое сразу же напоминало Сеньке бой под Лежанкой. Страшная мысль пронеслась в сознании мальчика. «Они докатятся сюда, и снова повторится то, прежнее».

— Бей его! Бей Неженца! — закричал Сенька, лихорадочно щелкая дымным затвором. — Ой, не попаду!

Павло укрепился локтями.

— Под кружок бери, Сенька, под яблоко.

— Дядька Павло, Неженца бей!

— Храбрый он, не имею права, я лучше вон того, ви-лючего.

Сенька видел, как Неженцев упал. Атакующие цепи замялись, легли. Над брустверами запели пули. Возле Сеньки свалился солдат-богатунец. Осыпав землю, сползла его винтовка. Траншеи будто дымились от беспрерывного винтовочного и пулеметного огня. «Не дойдут, не дойдут», — проносилось в голове Сеньки. Он лихорадочно стрелял. Винтовка накалилась, обжигала ладони. Но вот корниловцы поднялись и густыми цепями двинулись снова в атаку. Впереди них уже не было человека в белой папахе.

— Сшибли, сшибли Неженца! — обрадованно выкрикнул Сенька. — Дядька Павло, нету Неженца!

— Его нету, другие остались! — хрипло прокричал Павло, не глядя на Сеньку и продолжая стрелять.

Позади корниловцев выходили пластуны Улагая, профессионалы пехотных атак и штыкового боя. Они загибали фланги. Беспорядочная стрельба, которую вели зо-лотаревцы, неожиданно оборвалась. Сенька видел, как, карабкаясь и сваливая друг друга, из окопов выскакивали золотаревцы и кучками бежали к кладбищу. Батурин и Хомутов торопливо поворачивали пулемет. Кожух дымился, из-под колесиков осыпалась земля. Павло грозил кому-то кулаком, требуя коробки с лентами. Корниловцы подкатывались.

Слева над желтым валом появился крутолобый, коренастый офицер в приплюснутой фуражке. Он обернулся, закричал и, приподняв над головой карабин, прыгнул в окоп. Это был Кутепов, принявший полк после смерти Неженцева.

Вышвырнутый чьей-то сильной рукой, Сенька с ужасом и негодованием увидел одно: по истоптанному выгону отступала их до этого неустрашимая рота. Поспешно пятясь назад и отстреливаясь, отходили и Хомутов, и Барташ, и Батурин. На них надвигались офицеры и пластуны, сплачиваясь для рукопашной…

— Куда вы? Куда? — завопил мальчишка и клубком подкатился под ноги Батурина. — Тикать?!

Павло грубо стиснул его плечо, толкнул:

— Не мотайся под ногами, убьют.

Сеньку подхватили и отшвырнули за стену сапог и крепких солдатских спин. Мальчишка вскочил, на глазах сразу вскипели злые слезы.

— Егор! Мостовой! — закричал Хомутов, и этот крик сразу отрезвил мальчишку.

— Батя, батя!

Сердце мальчишки затрепетало — и от страха и от восторга. Со стороны кладбища правильными рядами двигались резервные кубанольцы и закубанские дружинники, а впереди них на фаэтоне, выпрямившись во весь рост, — отец.

— Батя! Убьют!

Донька, заменившая извозчика, перегнулась и, настегивая концом вожжей, погнала лошадей. Дышло заметалось на нагрудниках, экипаж начало бросать на ухабах. Рабочие устремились навстречу врагу, обтекая фаэтон двумя узкими потоками. Вскоре они сомкнулись с хомутовской ротой. Сеньку затолкали, оттеснили. Близко застучал пулемет. Кубанольцы падали. Навзничь и плашмя опрокидывались закубанцы, но ничто не могло остановить порыва этой как будто бы неорганизованной вооруженной толпы.

Теперь Сеньку снова уносило к окопам. Вот он свалился на грязное дно, кто-то, перепрыгивая, сшиб сапогом шапку, потом его вышвырнули наверх, и возле оказался белозубый Батурин.

— Поглядим теперь, как они бегают! — заорал он на ухо. — Догоняй!

Барташ приблизился к ним куцыми бросками выбившегося из сил человека.

— Прихвати ремень, — посоветовал Павло, — так колоть сподручней! Тебе-то, комиссар, впервой на штык обновка…

…Экипаж застрял возле окопов. Густогривые «киргизы» были убиты. Извозчик при помощи двух молодых пареньков-бойцов освобождал позванивающую сбрую. Старик старательно ругал Мостового и вместе с ним советскую власть и «товарищей». Пареньки подзуживали старика, беззлобно смеялись. Сенька торопливо приблизился к нам.

— Дедушка, батя где? — спросил он.

Извозчик, узнав виновника всех бед, яростно напустился на мальчишку. Сенька огрызнулся, погрозил штыком и продолжал поиски, не обращая внимания на повизгивающие пули. Отца он нашел в боковом ходе сообщения, на «пятачке», где обычно распределяли горячую пищу и хлеб. Егор сидел на консервном ящике, подняв руки, а Донька ловко закручивала его оголенное тело потными, грязноватыми бинтами. Вокруг них сидели бойцы, аппетитно уничтожая тушеное консервированное мясо. Они хвалили Мостового, и он, очевидно, чрезвычайно был этим доволен. Сенька вертко протиснулся.

— Ишь ты какой, — сказал он.

— Кутепова увидел. Не утерпел, Сенька.

— Знал бы, что у тебя такой скаженный характер, — проворчал Сенька, — в другой раз фаэтона… дулю… понял?

Егор, улыбаясь, притянул сына.

— В другой раз с седла их рубать буду.

— Тебе-то смех, а у деда обоих коней уконтропупи-ло, — по-взрослому упрекнул Сенька.

Четырехдневный бой за городом не дал результатов. Укрепленная линия обороны не была прорвана. Даже частичное поражение правого крыла, взятие артиллерийских казарм было локализовано подошедшим отрядом красной таманской пехоты. Город, заранее обреченный Корниловым, не сдавался. Огромные потери не могли сломить революционного мужества.

Тридцатого марта Корнилов собрал военный совет в составе Алексеева, Маркова, Богаевского, Деникина, Романовского и наказного атамана Филимонова. На совете присутствовали Гурдай и Лукомский. Невдалеке ог Корнилова в извечной позе преданного телохранителя стоял молчаливый Резак-бек Хаджиев, кавалерийский офицер, начальник текинского конвоя и личной охраны Корнилова. Командующий осунулся, на лбу легла глубокая складка, придававшая его лицу суровое страдальческое выражение. Слышались разрывы снарядов, дребезжали стекла.

— Противник проявил упорство доселе небывалое, — сказал Корнилов глухим голосом, — мы очутились лицом к лицу с какой-то новой армией, — он поднял тяжелые веки, набухшие от бессонницы, — армией, не понятной ни мне, ни, вероятно, вам, господа. Положение тяжелое, и я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил — завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Ваше мнение, господа?

Все молчали. Корнилов видел беспомощную нерешительность на лицах своих ближайших соратников. Его предложение застало их врасплох. Он обратился к Деникину:

— Вы, Антон Иванович?

— Об Екатеринодар мы разобьемся, — тихо, выдавливая слова, сказал Деникин. — Первый порыв прошел. Неудача же за собой повлечет катастрофу. Нам надо сохранить армию. Нам надо сохранить инициативу в выборе путей отхода, Лавр Георгиевич. Если раньше мы ориентировались на уход в Грузию, то теперь, в связи с изменением ситуации, нам выгодно вновь прикрыться Доном… Краснов за это время значительно преуспел. Нам надо снова консолидировать силы в районах войска Донского. Это разумное возвращение к тем проблемам войны, которые поставлены вами, Михаил Васильевич, в январском письме во французскую миссию, в Киев. Кроме того, — Деникин несколько смутился, — группа… оккупационная группа… успешно борется с большевистской анархией. Последние сведения, — он вытащил серенькую газету, торопливо развернул ее, — сведения, идущие из екатеринодарской прессы… Оккупационная армия взяла Киев, Одессу, Николаев, Херсон, Елисаветград, Знаменку, Кременчуг… Продвигаются на Екатеринослав и Полтаву… При таком наступательном порыве Ростов в нескольких форсированных переходах…