Когда он видел Брагина? Чуть позже. Брагин взял его руку, откровенно и цинично поздравляя. Он видел розоватый жировик у уха есаула, короткий средний палец со сморщенным ногтем. Ни жировика, ни искалеченного пальца он раньше не замечал, и эти детали как-то заслонили всего Брагина.

— Меня посылают на линию обороны Покровского, — сказал ему есаул. — Она проходит примерно на высоте Усть-Лабы — Кореновской. Надо предупредить Покровского о нашем приближении. — Брагин опустил руку и панибратски похлопал его по плечу: — Мы будем почти в одинаковом положении. Нам обоим будет худо.

Потом Брагину покричали, и он присоединился к колонне Кутепова. Шаховцов знал Кутепова как бывшего командира Преображенского полка, и ему было странно видеть его с винтовкой на ремне, фельдфебельским голосом подсчитывающего ногу. Офицерская рота проходила мимо. У них был деловой, бесстрастный вид, пестрели разнообразные погоны, надетые поверх шинелей, венгерок, дубленок.

Теперь везли обнаженных мертвых людей, убитых теми, ушедшими. Шаховцова поторапливал мальчик, не знавший всей глубины его падения. Как бы посмотрел он на него, если бы узнал? Шаховцов на мгновение закрыл глаза, остановился.

— Дядя Василь, аль заболели? — спросил Сенька. — Я вас сейчас знаете чем накормлю?

— Чем? — встрепенулся Шаховцов, насильно улыбаясь.

— Фасолевым супом. Папане наварили, а он не ест. Чуть-чуть языком поворачивает. Язык черный какой-ся, сухой, острый…

Мальчик дальше двигался молча.

— Неженцев, — тихо произнес он.

— Что? — изумился Шаховцов.

— Неженцев, говорю, гад.

— Что Неженцев?

Сердце Шаховцова заныло.

— Нашего Баварца увел. Тонкий, хитрый, а еще в черкеску вырядился, Георгия нацепил. Воряга. Я его ког-да-сь угадаю.

Сенька по пути поведал о встрече с Неженцевым, скупо упомянул о расстреле пленных и снова замолк.

Село возвращалось к жизни. Уже появились мальчишки. Они собирались в кучки, разыскивали затоптанные гильзы и сосредоточенно-сурово останавливались поодаль от убитых.

Солнце поднялось высоко, и деревья перекидывали через заборы короткие тени. По голубоватому небу протянулись косые перья облаков, длинные и неподвижные. Светлыми прямыми столбами поднимался дым растопленных очагов.

Подошли ко двору, где приютили Мостового. Двухстворчатые ворота были раскрыты, во дворе с мажары сгруживали скарб. Вернулась семья.

— Ничего, мужики-ставропольцы… — солидно заметил Сенька, тщательно отирая ноги, — за нас идут. Их не обманешь.

Мостовой лежал худой и черный. Руки вытянулись вдоль тела, острый кадык двигался быстро, будто под кожей перекатывался орех.

— Егор Иванович, — сказал Шаховцов, подсаживаясь и снимая шапку.

— Батя не узнает вас, дядя Василий, — тихо сказал Сенька, отводя его к столу, — нехай спит, может, даст бог, выдужает.

Сенька говорил нарочито грубо, но голос дрожал, и большого труда стоило мальчишке выдержать этот солидный тон.

— Что ж теперь делать? — спросил Шаховцов Сеньку, как равного.

— Домой надо.

— Далеко домой. Можно ли?

— Фершал говорит, сразу нельзя, а потом можно. Вот железной дороги нету, а то поездом бы. — Сенька покусал губы. — Вы, дядя Василь, пока в часть не идите, постерегите батю, а я пеши смотаюсь в Покровку, может, Каверины коней дадут.

Шаховцова обрадовала сметливость мальчика. Ему хотелось придумать еще что-нибудь, настоящее, спасительное.

— Надо спешить, Сеня. Уход нужен хороший, питание. В Екатеринодар отправим. Там хорошие врачи… — Он осекся: ведь на Екатеринодар пошел Корнилов, враг Мостового. — Пожалуй, лучше через Покровку, — тихо добавил он. — Только как же туда пешком добираться?

Подошел дед, поздоровался, пристально оглядел Шаховцова.

— До Покровки довезем, — сказал он, — я уже с сыном советовался. А там устроитесь.

— Видите, какого я себе дедушку разыскал, — обрадовался Сенька, — получше Харистова, — отмахнулся, скривился, — паралик его разбей, того Харистова. Через его два кадета с мушки ушло, может, батю бы выручил.

Сенька рассказал о случае во время атаки корниловского полка.

— Жилейцев разыскивал середь мертвяков. Нет-нет да и пригляжусь, — продолжал Сенька, — ведь двенадцать человек батя за собой увел, с кого-кого, а с него в станице спросят…

— Нашел жилейцев? — бездумно спросил Шаховцов.

В глазах мальчишки появились радостные огоньки.

— Нет. Ни одного середь мертвяков… Да разве я всех оглядел, их по всему селу накидано… Ну, что было, то прошло. Пойду, дедушка, во двор, погляжу, какие там у вас кони, у ставропольцев. Может, я пеший швидче доберусь.

Кружным путем Мостового привезли в Жилейскую. Извещенный телеграфно, на полустанок прибыл Батурин. Он мимоходом пожал руку Василию Ильичу и, приблизившись к раненому, оправил овчинную шубу, что прикрывала Егора. Мельком оглядел Доньку, укладывавшую в мешок кое-какие вещи.

— Сам не можешь, Егор? — спросил он.

Мостовой скривился от боли.

— Пожалуй, не смогу.

— Снесем, — сказал Павло и взялся за носилки. — Сенька, прикажи кучеру прямо к поезду подавать.

— Вроде нельзя, дядя Павло.

— Для такого дела можно.

Тачанка въехала на перрон. Жеребцы испуганно толкались на непривычном асфальте. В поезде, составленном из товарных и пассажирских вагонов, ехал вооруженный отряд со знаменами и пулеметами. Из теплушек высыпали бойцы. Батурин оглядел их, указал на Мостового.

— Корнилов пометил, — процедил он, сдвигая челюсти.

Отряд двигался против Корнилова. Все стояли молчаливо, выжидательно.

— Мы его позже пометим, — сказал красногвардеец в солдатской шинели.

— Скипетр добывать идет, — добавил Батурин и выругался. — Трогай…

Жеребцы натянули постромки, цокнули копытами. Поезд проходил мимо, и из вагонов глядели сотни сосредоточенных лиц.

Возле полустанка ожидал Меркул на второй подводе. Поверх сена была накинута добротная полость, расписанная коричневыми цветами. На линейку сели Шаховцов и Донька. Тачанка пошла вперед.

— Не растрясут? — недовольно буркнул Меркул,— Говорил Павлу, дай я на козлы сяду, не послухал.

— Там же фельдшер, — сказал Шаховцов, — Пичугин. Он знает.

— Знает, как живот йодом мазать да клизму ставить, а с пораненными людьми — без привычки. — Подтолкнул Шаховцова: — Чья? Егорова, что ли? Не у Корнилова отбил?

— Каверина Евдокия, из Новопокровской.

— Из Покровки? — Меркул приподнял брови. — Чего же ее шут в Жилейскую занес?

— Помогала, ухаживала. Без нее, пожалуй, не справились бы.

— За милосердную сестру, выходит. Что ж, баба хорошая.

Заметив, что Донька прислушивается к их шепотку, покричал на коней и лихо выскочил из балки на бугор. Над полями носились грачи, черные, одинаковые. Изредка они опускались стаей и долбили землю крепкими клювами. Меркул намотал вожжи на баранчик, пустил коней шагом и вынул кисет.

— Вдовка? — шепнул он, наклоняясь к Шаховцову.

— Замужняя.

— Замужняя, — удивился Меркул, застывая с кисетом в руке и с бумажкой, приклеенной на нижнюю губу, — как же ее муж пустил?

— Пустил вот.

— Новое дело, — вздохнул Меркул, сворачивая папироску, — какой-ся, видать, святой у нее муж. В чужие края, с чужими людьми пустил.

Донька полуобернулась, задев спиной Шаховцова. Тот подвинулся. Она оглядела Меркула, поправила платок.

— Скоро-то станица?

— Да вон уже церковь видна, — поспешно ответил дед, искоса наблюдая ее смешливые серые глаза и здо-ровые, похолодевшие щеки.

— То разве Жилейская?

— Жилейская.

— Я когда-сь была. Мне скидывалось, что она на бугре стоит.

— То ежели снизу глядеть, с Кубани. Бугор дай боже.

— Ну, должно быть, я на нее снизу глядела.

Донька отвернулась. Меркул подтолкнул Шаховцова.

— От такой любую рану затянет.

Они въезжали в станицу. Батурин помахал им рукой с тачанки, требуя, чтобы они побыстрей подъехали к нему. Линейка запрыгала на мерзловатых кочках. Сблизились.