Мостовому тоже не нравилось поведение красногвардейцев, он пробовал их убеждать, предлагал укрепить берег, прокосить камыш для удобства обстрела. Его предложения называли выдумками, приписывали трусости.

Когда перед ними на бугре промелькнули верховые и потом показалась офицерская стрелковая цепь; прогремело орудие, Сенька приготовился палить по бугру, не ожидая команды.

— Рано, — остановил отец, — пуля цель любит…

Егор сосредоточился, ноздри раздувались. Он лежал на соломе, вглядываясь в узкую просеку, вытоптанную в камыше рыболовами. Подсумок лежал сбоку, а сверху — обоймы трехлинейных патронов. Сенька также снял брезентовый подсумок, выдрал из него содержимое.

— Как у бати, — прошептал он.

По гребню волнами перекатились цепи и выплеснулись книзу. Отец открыл стрельбу. Гильзы выпрыгивали на землю, дымились. Сенька подражал отцу, но палил наугад, в плечо больно толкало при отдаче.

Вот совсем близко зашатались и затрещали камыши, задрожали сухие метелки, похожие на беличьи хвосты, мелькнули огоньки, зайчиками заиграли штыки. Вдруг почти что рядом прокатилось дружное «ура», и перед глазами появились люди, устремившиеся на них.

Красногвардейцы, побросав винтовки, бросились бежать беспорядочной гурьбой. Сенька, подчиняясь какому-то стадному ^чувству страха, устремился за ними. Он обогнал многих и возле скирда оглянулся. Огород будто продуло, солдат не было, но… сердце мальчишки замерло.

Отец отбивался штыком и прикладом. Он прыгал то вправо, то влево, то назад, уходя от людей с погонами. Отец мужественно отбивался. Сеньке захотелось выручить его. Он бросился на землю, прицелился, и на черненькой мушке запрыгал хлястик отцовской шинели. Будто кто-то плеснул Сеньке внутрь. Рассказ Харистова об убийстве отца сразу помутил сознание.

Сенька закрылся руками и сквозь пальцы увидел, что по дорожке, ведущей от старой оголенной груши, гуськом бегут чужие грязные и мокрые люди, устрашающе пошатывая штыками. Он прижался к земле и, словно ящерица, работая всем телом, уполз под ворох соломы.

Отдаленная стрельба долетела до него. Мальчик заткнул уши. Звуки притихли, но чрезвычайно убыстрились. Казалось, что где-то совсем близко, пыхтя и пристукивая, проносился поезд.

Казалось, прошла вечность. Сенька продрал окошечко, солнце светило откуда-то сбоку; от скирды падала холодная тень, в огородах никого не было.

Сенька понимал опасность. Не вылезая, он разулся и стащил гимнастерку. Высунулся и с маху выскочил из соломы. Из «грозного» воина он снова превратился в мальчонку. Не спеша, Сенька направился к месту стычки. На примятой соломе лежали трое убитых.

Вот обширный, вытоптанный круг. Здесь отбивался отец. Сенька стоял в глубокой задумчивости.

— Может, батя их переколошматил, а сам убег, — тихо произнес он.

Мысль понравилась. Сенька повторил фразу, и на душе стало веселее.

«Ясно, убег папаня, — утвердительно подумал он, — пойду погляжу, может, всех кадетов уже кончили. Стреляют, а людей нема. Где ж ставропольцы?»

Мальчик направился к площади, все более убеждаясь, что и кадеты и большевики покинули село.

На улицах валялись трупы, и возле каждого с затаенной тревогой останавливался Сенька.

«Спасся, — окончательно решил мальчик, — как же он про меня позабыл?! Позабыл?! А где бы он тебя искать стал? Вот огник задуши того деда Харистова, через его брехню пришлось заховаться. Наслухаешься всякой всячины, хуже бабы станешь. — Потер нога об ногу. — А босиком ходить рановато…»

Сенька добрел до площади. Вдруг он отпрянул, перемахнул забор, очутившись в палисаднике, закиданном мягкой листвой.

— Батя, — пролепетал Сенька, и в этот миг раздался залп по команде Кутепова.

Сенька приник к забору, сырому и скользкому. Мальчик трясся мелкой дрожью.

Затопали подошвы, твердо ударяя в такт песне:

Песня призвала мальчика к жизни, точно кто-то грубый растолкал его.

Сенька видел разгоряченные лица корниловцев и шинели, забрызганные грязью по пояс, страшные оскалы ртов.

Из темного леса навстречу ему Идет вдохновенный кудесник.

Красивый офицер в шинели нараспашку обернулся, крикнул:

— Здорово, кудесник!

Рота рявкнула:

— Здравия желаем, ваш сия-тель-ство!

Снова гавкающий припев и песня, незнакомая и чуждая мальчику.

— Гады кадетские, — бормотал он, добавляя злобное ругательство, узнанное им чуть не с пятилетнего возраста.

Шла вооруженная пиками конница. И оттого, что пики были неизвестны Сеньке, конница показалась ему чужой, басурманской.

Пронеслись квартирьеры. Шлепки грязи застучали по забору.

Ноги затекли. Сенька поднялся, по телу побежали мурашки. Он растер ноги, зашевелил плечами.

На сердце было тяжело и тоскливо. Мальчик чувствовал себя чрезвычайно одиноким. Как-то сразу резко очертился его рот, глубже и сердитее стали глаза.

— Папаня, — прошептал он, и на ресницах задрожали слезы. Он прикусил губу, подвернул штаны и перелез через забор.

Медленно пошел Сенька по скользкой дорожке.

Повстречались верховые. Сенька остановился пораженный. Впереди, ехал щупленький офицер в черкеске. Офицер сидел на Баварце.

— Господа, единственный житель Лежанки[5].

— И вероятно, уже большевик, Митрофан Осипович! — покричал кто-то из едущих позади.

Всадник остановил коня. Сенька близко ощутил теплые ноздри Баварца. Конь, всхрапывая, обнюхал Сеньку и тихонько заржал.

— Узнал, — засмеялся всадник. — Шутливо подхлестнул Сеньку нагайкой — Ты большевик?

Мальчик, не отвечая, оглядел его. На груди у офицера белел серебряный крестик. Сенька знал: такие кресты давали за храбрость, за боевые дела. У отца было два Георгия. Сенька сразу ощутил свое превосходство над этим офицером: ведь человек этот не был так храбр, как его, Сенькин, отец; черкеска чужая, конь краденый. Краска залила бледные щеки мальчика.

— Большевик, — не спуская с него глаз, ответил Сенька. — Вам они кислые?

— Ого! Звереныш, — удивился офицер, больно подстегнул мальчишку. — Иди, дурак. Да не будь хамом. Держи язык за зубами. Не все такие нежные, как Неженцев.

Спутники посмеялись каламбуру. Неженцев тронул коня.

— Неженцев, — раздельно прошептал Сенька, — барбосы.

Чувство обиды овладело им, ему хотелось постыдно разреветься.

— Погодите, мы еще вас угадаем, — погрозился он вслед, — угадаем.

Сенька покусал кулак, успокоился. Смело пошел между трупами расстрелянных ротой Кутепова.

Отец был окровавлен и недвижим. Сенька ободрал грязь с его ног и приник к твердому, будто окоченевшему плечу.

— Батя, батя, папаня…

Солнце ушло, погнав по земле острые тени. Появились голодные, но трусливые собаки. Сенька вскочил, швырнул камнем. Собаки неохотно отбежали и остановились поодаль, вытянув шеи. Сенька попробовал приподнять тело. Тяжело. Тело выскальзывало из рук. Сенька заплакал. Потом, вспомнив насмешки Неженцева, он кулаками вытер глаза. Поднялся и побежал к ближайшему дому. Исступленно заколотил в ставни, пока внутри не отозвались.

— Кто?

— Отворите!

— Уходи, стрелять буду, — погрозил мужской голос.

— Дядя, помогите, дядя!

Скрипнула дверь черного входа.

— Прыгай во двор, — позвал тот же голос.

Сенька очутился в сенях, сильно пропахших какими-то травами, пучками развешанными по стенкам.

— Заходи.

— Дядя, помогите, там батя! — взмолился Сенька, бросаясь к нему.

— С ног собьешь, разве так можно. Где батя?