— Некогда было разглядывать. Прямо с коня.

— Так пойди поинтересуйся, — торжественно произнес командир. — Зигзагом, как и положено, в половину роста. Проволоку наплели, да мало того, перед окопами речка — Егорлык. Ее так заквасило, что не перелезешь. А твоего знаменитого артиллериста определим в нашу батарею, только предупреди его, если чего не так — к стенке…

В окопах, наспех вырытых в сырой почве, было безлюдно. Только у моста возле станкового пулемета, искусно установленного в специальное гнездо, группа солдат азартно играла в карты при колеблющемся свете свечи. Среди них изумленный Мостовой узнал Брагина. Тот тоже заметил Егора, подошел с какой-то виноватой улыбкой.

— Ты зачем тут? — настораживаясь, спросил Егор.

— Воевать думаю, — сказал Брагин, — зачем и вы, Егор Иванович.

— Давно уже?

— Раньше вашего.

— Кто же тебе посоветовал, а?

— Барташ… Ефим Саввич Барташ…

Мостовой ближе заглянул в глаза Брагина.

— Не брешешь?

— Егор Иванович, вы меня совершенно не понимаете. Ведь я давно, еще с фронта, революционно настроен. У вас какое-то органическое недоверие к нам, к офицерам. Хотя Василию Ильичу вы доверяете?

— Чего ты там? — закричал пулеметчик. — Давай банкуй, а то огарок кончится.

Мостовой взял Брагина за грудь, притянул к себе.

— Гляди у меня. В случае чего, не вырвешься. Революция — дело чистое, ее грязными пальцами нельзя лапать, понял?

К утру Брагин торопливо покинул село. Объехав заставу, выставленную по главному тракту, есаул часа через три добрался до хуторов, занявших долину степной Кубани. У моста он встретил дозор кавалеристов Глазе-напа из авангарда Маркова. Есаула лично принял Марков, грубоватый человек с упрямым недоверчивым взглядом.

— Прекрасно, — сказал Марков, — я сообщу Лавру Георгиевичу.

— Куда прикажете мне?

— Вами интересовался генерал Гурдай. Поезжайте к нему, но помните, сейчас мы выступаем. Лошадь? Лошадь вы можете сменить в любом дворе. Я сам на днях достал славную мышиную кобылку.

День выдался ясный, слегка морозило. Воздух был чист и прозрачен. Часто встречались обширные поля молодо зеленеющих озимей. Белые подходили к Средне-Егорлыцкому. Слухи о скоплении большевиков ib селе пока не оправдывались. Офицерский полк, ушедший вперед, скрылся в пологой балочке. Над большаком мокрые поникшие полыни и будяк. Карташев присоединился к корниловскому ударному полку, поступив под команду подполковника Неженцева на правах рядового. Брагин сидел в бричке вместе с Гурдаем. Полузакрыв глаза, рассказывал новости Жилейской станицы: о переходе Батурина на сторону красных, о встрече с Мостовым.

— Как это все далеко, далеко и одновременно близко, — сказал генёрал. — Следовательно, станица живет по-прежнему.

— Живет. Если это можно назвать жизнью. Вечные страхи…

— Убивали кого-нибудь?

— Пока никого.

— Почему же страхи?

— От этого самого «пока никого», Никита Севастьянович. Пока… Зловещее спокойствие.

— Мостовой понятен, отчасти ясен Батурин, — раздумчиво сказал Гурдай, — они, фронтовые казаки, наиболее распропагандированный элемент, но Шаховцов… Мои предположения оправдались. Поручик сто тринадцатого Ширванского полка Василий Шаховцов… Да…

Мимо прошел юнкерский батальон. В первой роте негромко пели:

Песня, подкрепленная припевом, подогнана под быстрый шаг.

— Молодежь, — сказал генерал, — пушкинисты.

— Где ваш? — вяло спросил Брагин.

— Сын? В Екатеринодаре, там и жена. Надо торопиться. Мы намерены своевременно достигнуть Екатери-нодара. Лавр Георгиевич придает вступлению в город какое-то поистине символическое значение. Я очень доволен за себя, за войско, что нами заинтересовался именно он, вождь, — он помолчал, с интересом наблюдая низко парящего кобчика. — Если только Филимонов не сдаст город…

— Там Покровский.

— Покровский? — усмехнулся генерал. — Да, Покровский… Субалтерн-офицер.

Брагин насторожился.

— Кто субалтерн-офицер? Покровский?

— Нет, нет, — успокоил генерал, — это просто так. Случайно пришедшее на язык слово. Знаете, иногда бывает…

— Если бы Покровский знал план Добровольческой армии, он бы, конечно, продержался, — уверил Брагин.

— Вполне возможно, — оживился генерал, — я сегодня побеседую с Романовским. Покровского следует предупредить, обязательно предупредить… Значит в Среднем Егорлыке солдаты Тридцать девятой пехотной?

— Главным образом, если не считать мелких разношерстных отрядов.

— Это была неплохая дивизия, есаул. Глупость, непоправимую глупость совершил Пржевальский, — припоминая что-то, сказал Гурдай, — просили, обращались. Хотя бы немного, хотя бы один преданный полк. Не сумел. А небольшое демагогическое воззвание большевиков, и нате: из Тифлиса снимается дивизия. Заразные идеи, чума… азиатская чума.

Последняя рота юнкеров шла, весело переговариваясь. По рядам ходила бумажка, очевидно с неприличным рисунком. В колонне перекидывались двусмысленными шуточками, похабными словечками.

— Господа, тише: генерал Алексеев, Деникин, — предупредил взводный командир с погонами капитана.

Юнкера подтянулись и даже взяли ногу.

Алексеев ехал молча, не оглядываясь по сторонам.

Над поднятым воротником шинели виднелись седые усы, отсвечивали стекла очков.

Деникин был в темном гражданского покроя пальто. Он замотал шею желтым верблюжьим шарфом. Шарф, перекрещивал грудь, концы были завязаны на спине. Брагин видел Деникина впервые. Он почему-то напомнил ему любимого в семье дедушку, тихо доживающего свой век. Деникин кивнул Гурдаю и предложил ехать следом. Брагин слышал, как заместитель главнокомандующего хрипло закашлялся, и заметил, что тот долго старчески шарил в кармане, доставая платок.

На фоне голубого спокойного неба, на горизонте маячили верховые боковых походных застав. Позади черной лентой двигался обоз. Корнилов следовал в голове колонны. Сухонький генерал неподвижно сидел на высокой гнедой кобылице, идущей машистым шагом. Под Корниловым поскрипывало новенькое канадское седло со скромным вальтрапом. Командующий был сосредоточен. На груди, у походных ремней, поблескивал солдатский георгиевский крестик. Позади Корнилова везли знамя, заключенное в потертый чехол, и двигались текинцы. Над бараньими папахами конвоя колебалось острие древка: позолоченный двуглавый орел, обвитый у лап георгиевской ленточкой.

Орудийный выстрел раздался совершенно неожиданно. Темное облачко шрапнельного разрыва повисло в стороне и поплыло вверх. Колонна остановилась. Брагин поспешно садился на лошадь.

— Встречают, — сказал он, торопливо подтягивая подпруги, покрытые подсохшей грязью, — я же говорил.

— Вы куда? — удивился генерал.

— Туда… Бой…

— Без вас обойдется, — сказал Гурдай, сойдя на землю и отряхиваясь. — Поберегитесь. Пойдемте к Антону Ивановичу, звал.

Деникин и Алексеев, оставив тележку, поднимались на гребень. Деникин замедлял шаги, останавливался, очищал ноги от грязи. Артиллерия заработала чаще, но снаряды не достигали цели. На мирные поля впервые опускалась война. Поднялись не замеченные до этого коршуны и как-то боком уходили прочь. Вот знакомые звуки — пулеметы. Брагин догадался, авангард Маркова встречен пулеметами предмостья.

Мимо промчался Корнилов, за ним текинцы. Знамя было развернуто для боя и трепетало трехцветным полотнищем с образом спаса нерукотворного. Гурдай снял шапку, торопливо перекрестился.

— С нами бог, — разобрал Брагин шепот генерала.

Вслед Корнилову веерно развернулись полки: влево полк Африкана Богаевского, сформированный из пеших донских партизанских отрядов, вправо, минуя Алексеева, пересекали гребень корниловцы Неженцева. Корниловцы перестраивались на бегу, и только резервная рота — на усиленном шаге. Сражение начиналось по всем правилам. У села участилась стрельба.