Эрнесто проглатывал в среднем одну книгу в день, используя любую свободную минуту, чтобы углубиться в чтение. Он имел особое пристрастие к «Дон Кихоту», которого он прочитал шесть раз, а также к «Капиталу» Карла Маркса, который он считал подлинным символом человеческого знания. Он помнил наизусть стихи Пабло Неруды, и у него была привычка читать их во время наступления. С детства он нашел для себя в стихах и прозе убежище, необходимое в самые трудные времена. Стихи и мате, этот горький, типично аргентинский напиток, похожий на чай, который пьют с помощью bombilla, своего рода металлической трубочки с крошечными отверстиями на конце. А потом, он и сам писал божественно. Хоть он никогда и не считал себя сочинителем, он оставил произведений на три тысячи страниц, состоявших из газетных статей, писем, речей и военных пособий. Настолько, что кубинский писатель Хулио Льянес посвятил целую книгу Че-писателю[12].

Для того чтобы спокойно передвигаться по Гаване и ее окрестностям, мой отец вызвал машину и водителя Эрнесто, стремясь извлечь выгоду из своего положения и реализовать свои преференции. Он игнорировал тот факт, что его сын в его новом положении больше, чем когда-либо, восставал против даже самых простых привилегий – в том числе, и особенно, для членов своей семьи! Эрнесто настоял на том, что будет получать скудное жалованье простого солдата, или 125 долларов в месяц. Он отказывался получать больше, чем его люди, даже при том, что другие «сановники» режима имели по 700 долларов в месяц. Он также злился на молочника, который оставлял превышавшую норму порцию молока у его двери. Это раздражало моего отца. Он находил подобные действия неуместными и смешными по сравнению с жертвами, принесенными Эрнесто во имя революции. По тем же причинам он считал нормальным, если родители Че вдруг воспользуются некоторыми привилегиями. В конце концов, они же «одолжили» Кубе своего любимого сына, свою зеницу ока, и глубоко от этого страдали. Но, хоть мой отец и регулярно ругался с Эрнесто, постоянно требуя, чтобы он объяснил свои решения и идеологические мотивы, он испытывал к нему самые нежные чувства. Но сын продолжал вводить его в замешательство. Он не понимал, почему Эрнесто согласился на такое низкое жалованье. До него не доходили такие понятия, как совестливость. Как и то, что Эрнесто отказывался давать автографы, заявляя: «Я не кинозвезда».

Тем не менее по просьбе наших родителей и чтобы мы могли спокойно перемещаться по всему острову, Эрнесто согласился предоставить в наше распоряжение автомобиль, однако при условии, что мой отец сам будет отвечать за оплату бензина. Но, как обычно, Эрнесто-padre[13] оказался без гроша. И он пытался аргументировать это так: «Сынок, мы – словно тощие коровы». На что Эрнесто отвечал: «Кубинцы – тоже! Выкручивайся сам, coño[14]!»

Мой отец сделал вид, что послушался. Но за спиной Эрнесто он продолжил свои уловки, чтобы получить то, что ему было нужно, внушая всем, что Че дал на это согласие. Когда Эрнесто узнал об этом, он пришел в ярость. Отец должен был сделать выводы, но ничто не могло его остановить! Он всегда делал так, как ему было угодно. И я никогда не знал, что у него в голове: понять моего отца было невозможно. Это как бродить вслепую по лабиринту.

С момента нашего прибытия отец решительно лишился рассудительности или дисциплины, или того и другого одновременно. Он, казалось, так и не понял, кем стал его сын и до какой степени революция сделала его неподкупность еще более суровой, чем в юности. Эрнесто теперь считал, что самое простое его действие имеет характер некоей миссии. Если Че хотел подать пример «нового человека», строящего общество, основанное на равенстве, то и его собственное поведение должно было быть безукоризненным. И наше тоже. А каков этот «новый человек» согласно Эрнесто? «Молодой коммунист обязан быть по сути человеком, организатором, уметь вести за собой людей. Человек лучше очищается трудом, учебой, исполняя солидарный долг с народом и со всеми народами мира. Он должен максимально развивать чувство сопереживания с теми, кому в этот момент в любом уголке мира очень плохо, чувствовать себя великолепно, когда в каком-то месте мира поднимается новый флаг свободы», – заявил он в своей речи в октябре 1962 года.

Мой отец, похоже, ничего не понимал. По крайней мере, он вел себя как страус и старался не замечать препятствий, чинимых Эрнесто, вместо того чтобы держаться верного революционного пути, на котором следовало быть примером. По приглашению моего отца три аргентинских профсоюзных лидера полетели с нами из Буэнос-Айреса, и это нам показалось странным, даже неуместным, но, как я уже говорил ранее, мы уже давно отказались от любых попыток понять мотивы нашего отца. Я просто представил себе, что он намерен делать какие-то дела с профсоюзниками. Но какие? Я не знал. Мой отец пытался стрелять по всем мишеням одновременно, но он с треском проваливался во всех своих начинаниях, несмотря на незаурядный ум. Он был мечтателем и артистом, но, конечно же, не бизнесменом, несмотря на многочисленные попытки им стать.

Я не поверил, когда он объявил мне утром о встрече с руководителем компании «Бакарди», производящей спиртные напитки. Он попросил меня сопровождать его. Естественно, он ничего не сказал об этом Эрнесто. Мы направились в штаб-квартиру «Бакарди», внушительное строение на авеню Бельжик, что в старом городе. Нас принял в своем великолепном кабинете сам Хосе «Пепин» Бош. Там мне подали дайкири в стакане, на дне которого лежал драгоценный камень. Я не верил своим глазам! Мой отец спокойно что-то обсуждал с Бошем. И он чувствовал себя вполне в своей тарелке. Как и моя мать, он происходил из известной семьи высокопоставленной аргентинской буржуазии. Я не особенно следил за их разговором, я был восхищен окружавшей меня роскошью. В момент прощания отец заговорил о возможности ведения бизнеса с «Бакарди» в Аргентине.

На следующий день мы нанесли визит генеральному директору банка Педросо, самого большого на Кубе. Вот так революционер! Когда Эрнесто узнал об этом, он сильно рассердился. «Ты не должен так поступать! – попытался он объяснить моему отцу. – Мы только что совершили революцию, che! Ты не можешь компрометировать себя, встречаясь со всеми генеральными директорами острова. Ты лишишь меня доверия. Если ты действительно хочешь встретиться с сановниками, пойди к президенту республики. Я организую вам встречу». Так мы встретились с Мануэлем Уррутиа.

Я нервничал. А мой отец находился в каком-то бессознательном состоянии, совершал ошибку за ошибкой и, похоже, не понимал степень серьезности происходящих событий. Куба готовилась выдержать новые нападения величайшей мировой державы. Тот факт, что мой отец разговаривал с президентом крупнейшего банка, был совершенно неприемлемым. Хоть я и не был Команданте, я предлагал ему уехать. Безусловно, это уже был перебор. Полагаю, Эрнесто думал примерно так же. Во всяком случае, мы посадили отца на самолет в Буэнос-Айрес. И после этого он еще рассказывал, что это бизнес заставил его вернуться в Аргентину. Какой еще бизнес? Мы этого не знали, и, честно говоря, нас это мало заботило. Мы научились не обращать на это никакого внимания. Авторитет моего отца выдержал расставание – крайне неоднозначное – моих родителей. В то время они уже больше не жили вместе.

Мы с облегчением вздохнули после отъезда отца, избавив себя от его промахов, действовавших нам на нервы. Эрнесто был перегружен. Он неустанно работал по шестнадцать часов в день и отдавался душой и телом делу революции, будучи убежден в том, что Соединенные Штаты не замедлят продемонстрировать свое недовольство. У него оставалось очень мало времени для нас. Его подруга Алейда Марч тоже не слишком часто общалась с ним наедине. Но она продолжала работать его помощником, как в Сьерра-Маэстре, и она буквально вырывала у него моменты для личных встреч. Тем не менее он иногда освобождался и неожиданно появлялся в «Комодоро» – иногда на джипе, иногда на вертолете. Моя мать и моя сестра Селия жили ради этих внезапных визитов, они их ждали каждый день. Они были при этом весьма активны: они посещали и изучали все, что только было можно. Это от моей матери Эрнесто унаследовал любопытство и интеллектуальную остроту. Он ценил ее советы. Она была из тех немногих людей, кто говорил ему всю правду без прикрас. И в его нынешнем положении он больше чем когда-либо нуждался в ее откровенности. Что же касается Селии, то она больше всех нас походила на Эрнесто. В целом у них были схожие характеры, близкий образ мышления, они читали одинаковые книги. Однажды Эрнесто нашел время отвезти нас в Санта-Клару. Нам так хотелось увидеть место решающей победы Сиро Редондо[15]. На самом деле именно в Санта-Кларе несколько недель назад Эрнесто пришла идея пустить под откос бронированный поезд, который перевозил оружие и боеприпасы для солдат режима. Это ускорило взятие города и падение Фульхенсио Батисты. Именно в Санта-Кларе жила семья Марч, с которой Эрнесто хотел нас познакомить: Алейде предстояло стать его женой и матерью четверых детей – Алейды, Камило, Селии и Эрнесто. У моего брата уже была дочь, Ильда-Беатрис – от его первого брака с перуанкой Ильдой Гадеа. И мы провели несколько часов с родителями Алейды, очаровательными крестьянами, простыми тружениками. К несчастью для нас, Эрнесто и Алейду срочно вызвали в Гавану. Они вынуждены были нас покинуть. Мои родители, Селия, ее муж Луис и я отправились в Эскамбрай.