Это был сумасшедший дом: все, все, все из нас спятили, под руководством главного психа – отца. Мы доставали друг друга вопросами, спорили, толкали друг друга на крайности. И нам никогда не надоедало. Напротив, это доставляло нам удовольствие! Мой брат Роберто, например, установил закон, который гласил: «Наклонился – получи». Это означало, что если ты наклонился, чтобы поднять что-то, ты получаешь удар под зад. И никто не смел наклоняться. Если мы видели какой-то предмет на земле, мы сразу же думали о подстроенной ловушке и оставляли его лежать на месте. Однажды, когда наш двоюродный брат гостил у нас, Роберто спрятал небольшой переносной гриль в брюки, прикрыв его длинной рубашкой, а потом специально наклонился, сделав вид, что хочет подобрать что-то. Уважая закон, двоюродный брат едва не сломал себе ногу, пнув его в задницу! Также практиковалась игра в спелые фрукты. Все приятели нашего квартала должны были пройти через это испытание, чтобы быть принятыми в банду Гевары. Нужно было повиснуть на руках на ветке дерева на высоте три-четыре метра и висеть там до полного изнеможения. Как же часто Эрнесто отличался в этой игре! Он мог висеть почти до бесконечности. Он также любил ходить по перилам мостов, смотря вниз. Когда Эрнесто и Роберто дрались, Эрнесто обычно имел преимущество. И не только потому, что он был старше, но и потому, что вел себя словно бешеный. Но Роберто умел использовать слабую точку брата. В отместку он иногда прятал ведро ледяной воды где-то в саду, и потом неожиданно выливал его на голову Эрнесто. Из-за астмы это его парализовывало.

Будучи еще очень молодым, Эрнесто демонстрировал признаки сильного характера. Тем не менее он оставался застенчивым. Моя тетя Кармен говорила, что он был обязан застенчивостью своей интеллигентности. Эрнесто схватывал все с бешеной скоростью и редко нуждался в объяснениях. Он отличался железной волей, способностью принимать решения и смелостью. Он унаследовал порой противоречивые качества моих родителей: созерцательную сторону и при этом предприимчивость моего отца; решительность и дисциплину моей матери. Это идеальное сочетание позволяло ему идти к своей мечте и преуспевать в своих проектах. Мои родители всегда настаивали на том, чтобы мы заканчивали то, что начали. Но с огромным различием в подходе: моему отцу плевать было на то, как ты достиг своей цели, в то время как моя мать действовала по справедливости, и честность была для нее превыше всего. В связи с этим я хотел бы рассказать две важных истории. Когда я учился в колледже, я сам подписывал свои табели с оценками. Я был далеко не лучшим учеником, и мне не хотелось выслушивать утомительные выговоры. Кроме того, никто не просил у меня отчета – за исключением Эрнесто, который настаивал, чтобы я работал лучше. Однажды мой отец случайно увидел табель и подписал его. На следующий день директриса колледжа вызвала меня и попросила объяснить разницу в двух подписях. Я понес что-то типа того, что мой отец был болен и что его рука просто дрожала. Она позвонила, чтобы проверить. Мой отец прибыл в колледж, и директриса поведала ему о своих подозрениях. Он внимательно выслушал ее с выражением на лице, не оставлявшим никаких сомнений в его серьезности. И что же он сделал потом? Он с важным видом подтвердил мою ложь! А потом он сказал: «Дурак! Ты не мог мне сказать, что сам подписываешь свой табель? И что, трудно было лучше подделывать мою подпись?» Моя мать об этом не узнала: она была бы в ярости. А когда мне было тринадцать лет, меня арестовала полиция. И мой отец отругал меня за то, что я позволил себя поймать, даже не пытаясь узнать причину ареста. Моя мать спрашивала меня, что я предпринял, чтобы найти работу. Это было характерно. А вот моего отца интересовал лишь результат: путь к нему не имел значения. Для моей матери и путь был тоже важен.

Отвага и смелость были еще одними качествами, ценимыми в семье Гевара. И в этом Эрнесто тоже служил примером. Рассказывали, что однажды утром – ему тогда было десять или одиннадцать лет – баран, терроризировавший окрестности, вырвался из своего загона. Эрнесто погнался за ним, поймал за рога и боролся с ним, пока не опрокинул его на землю и не прижал. Он в кровь ободрал себе колени, но, похоже, этого даже не заметил. Он пошел в школу прямо так, как будто ничего не случилось. Все друзья восхищались им. Он завоевал авторитет. И у него не было необходимости отдавать приказы или надувать губы, ибо он отличался врожденной способностью к руководству. И для Роберто было порой весьма трудно иметь такого брата. И с годами это становилось все труднее. Тем не менее Эрнесто не был претенциозным или хвастливым. Он делал все максимально просто и никогда не важничал.

В нашей семье имела место постоянная смена друзей, которые были из разных слоев общества. Наша дверь была всегда открыта. Мои родители были лишены каких-либо классовых предрассудков. Напротив, они хотели, чтобы их дети чувствовали себя своими со всеми. Так что нашими друзьями были сыновья шахтеров, мальчики, подающие клюшки для гольфа, рабочие, служащие отелей, а позднее – беженцы от гражданской войны в Испании. Моя мать боролась за то, чтобы школа давала бесплатное питание нуждающимся детям (и она достигла своей цели). По выходным она возила всю семью гулять в горы на нашем автомобиле, который мы шутливо называли «Катрамина» (Колымага). Это был старый ржавый и помятый драндулет, что мой отец купил у одного своего друга. У «Катрамины» было только одно сиденье. В дальнейшем у нее останется только одна дверь, а другие будут оторваны! Ну и что. Она же ехала! К тому же это был наш первый и последний автомобиль. Потому что мой отец был таким человеком, у которого все обычно идет в направлении от плохого к худшему. Он начал с хорошего автомобиля, затем перешел на драндулет и, наконец, остался вообще без автомобиля! Он был способен жить и во дворце, и в хижине.

Многие биографы Че говорили в первую очередь о моей матери и забывали про моего отца, как будто он никогда и не существовал, как если бы мы жили без отца. Это серьезная ошибка! И нужно открыть для себя этого удивительного человека, которого все любили и находили одновременно странным, очаровательным, ярким, живописным, талантливым и даже божественным. Это был заклинатель змей, с невероятной интуицией, наделенный необыкновенной способностью накапливать знания, с удивительным математическим даром. Единственная проблема возникала, когда это был именно ваш отец. Потому что в этой роли он был безответственным, непоследовательным, он редко приводил к чему-то хорошему, имея при этом постоянно новые идеи, новые проекты, которые никогда не доводились до конца. Он был художником, который заставил нас жить в полной нестабильности, он был амбициозным типом, но не упорным, поэтом, который не писал стихи, но вечно искал метафоры, любителем жизни, торговцем всякой всячиной, вечно носившимся на головокружительных скоростях. Он одновременно присутствовал и отсутствовал, это был в большей степени друг, чем отец. Он играл с нами со всеми и при этом не занимался конкретно никем.

Физически он был высоким, довольно красивым и лихим, отличным танцором, атлетом, очень подвижным. Он привлекал к себе женщин. Я даже думаю, что за ним водилось несколько интрижек, пока моя мать наконец-то не выставила его за дверь. Существует семейная история об этом, и она всегда заставляет нас смеяться: в один прекрасный день он гулял с Анной-Марией в Мар-дель-Плата, и они повстречали знакомую ему женщину. Он начал флиртовать с ней. И вдруг моя сестра воскликнула: «Но, папа, ты всегда говоришь всем женщинам одно и то же!» Мой отец был тогда очень удручен!

Он был одарен глубоким интеллектом, даже исключительным, но нам следовало пропускать все, что он говорил, как сквозь сито: ты никогда не знал, преувеличивает он или нет. Он украшал все, моделировал реальность и правду по своему усмотрению, да так тонко, что ты никогда действительно не мог обвинить его во лжи. Хоть он так и не получил архитектурного или инженерного образования, он строил дома, гостиницы, а благодаря его связям у него было удивительное количество друзей. Когда люди называли его «архитектором», он кивал головой в знак подтверждения. Когда они называли его «доктором», он так же согласно кивал. Он называл себя графологом, но при этом никогда не изучал графологию. Но это не мешало ему полностью понимать характер человека, исследуя его почерк.