Но почему режиссер сделал тут и второе отступление от исторических свидетельств? Почему он передал возложение шапки Мономаха из рук священнослужителя, высшею на Руси того времени представителя Божественной воли, в руки самого коронуемого?
Илл. VI. Кадры «Пролога» — в опочивальне.
Поневоле вспоминается более поздняя историческая параллель этому жесту Ивана — коронование Наполеона I, широко известная по описаниям очевидцев и историков, а также по монументальной картине Жака-Луи Давида.
Академик Е. В. Тарле в своей популярной монографии о Бонапарте так описал этот весьма символичный исторический анекдот:
«Наполеон пожелал, чтобы римский папа лично участвовал в его предстоящей коронации, как это было сделано за тысячу лет до него, в 800 г., с Карлом Великим. Но Наполеон решил внести при этом некоторую, довольно существенную поправку: Карл Великий сам поехал для своего коронования к папе в Рим, а Наполеон пожелал, чтобы римский папа приехал к нему в Париж. <…>
2 декабря 1804 г. в соборе Нотр-Дам в Париже произошло торжественное венчание и помазание на царство Наполеона. <…>
В центральный акт коронации Наполеон внес совершенно неожиданно для папы и вопреки предварительному постановлению церемониала характернейшее изменение: когда в торжественный момент Пий VII стал поднимать большую императорскую корону, чтобы надеть ее на голову императора, подобно тому, как за десять столетий до того предшественник Пия VII на престоле св. Петра надел эту корону на голову Карла Великого, — Наполеон внезапно выхватил корону из рук папы и сам надел ее себе на голову, после чего его жена, Жозефина, стала перед императором на колени, и он возложил на ее голову корону поменьше. Этот жест возложения на себя короны имел символический смысл: Наполеон не хотел, чтобы папскому „благословению“ было придано слишком уж решающее значение в этом обряде. Он не пожелал принимать корону из чьих бы то ни было рук, кроме своих собственных, и меньше всего из рук главы той церковной организации, с влиянием которой он нашел целесообразным считаться, но которую не любил и не уважал»[230].
Но в чем смысл возможной параллели между Наполеоном I и Иваном IV?[231]
Зачем могли понадобиться подобные ассоциации в эпизоде венчания на царство Ивана — все же не выскочки из второразрядного дворянства и не «самозванца из смердов», а великого князя Московского, законного внука византийской царевны Софьи Палеолог?
Известно, что Сергей Михайлович, довольно свободно обращаясь с историческими фактами и реалиями при воплощении своего замысла, именно ради этой художественной свободы внимательно изучал архивные документы, свидетельства современников, мнения и трактовки историков. Протоиерей Цветков, официальный консультант фильма «Иван Грозный» по вопросам Православной церкви, был поражен, как глубоко и детально знают церковные ритуалы Эйзенштейн и помогавший ему режиссер Лев Аронович Инденбом.
Одним из источников сведений о церемонии венчания Ивана на царство вполне мог быть исторический очерк К. М. Попова «Чин священного коронования» в журнале «Богословский Вестник»[232].
В начале главы о чине коронования в Византии историк-богослов сообщает:
«Византийский император Константин VII Порфирогенит (913–959) занес в свое сочинение „De administrando imperio“ легенду, приписывающую коронованию чудесное происхождение и возводящую его к первому христианскому императору Константину Великому. Предупреждая о грозящих целости и безопасности империи опасностях со стороны окружающих ее воинственных кочевых народностей, Константин Порфирогенит внушает сыну и его преемникам по трону: „если когда-нибудь Хазары или Турки или Россы или какой-нибудь другой из северных и скифских народов потребует в знак рабства и подчиненности присылки ему царских инсигний: венцов или одежд, то должно знать, что эти одежды и венцы не людьми изготовлены и не человеческим искусством измышлены и сделаны; но в тайных книгах древней истории записано, что Бог, поставив царя Константина Великого первым христианским царем, чрез ангела своего послал ему эти одежды и венцы“».
Но именно в Россию из Византии попадают идея царского венчания и его чин, а также сами «инсигнии», в том числе якобы принадлежавшие императору Константину IX Мономаху (около 1000–1055). По одним сведениям, бармы и украшенный драгоценными каменьями, отороченный мехом венец были присланы великому князю Владимиру Святославичу Святому (972–1015), по другим — внуку Константина IX, великому князю Владимиру Всеволодовичу, получившему через мать и родовое имя Мономах (1052–1125).
Однако великим князьям московским было мало византийского происхождения и недостаточно Божественных христианских инсигний.
К. М. Попов приводит сведения об их генеалогических претензиях, так или иначе выражавшихся в идеологии Москвы как Третьего Рима, который якобы наследует не только «второму» (Константинополю-Царьграду), но и «первому» Риму:
«Русские с XV в. усиленно стремились связать свою царскую династию с римскою. Известное „родословие великих князей русских“ ведет их родовую линию от кесаря римского Августа. <…> В Византии, при вступлении на престол, император дважды короновался. Одна была гражданская коронация, унаследованная из древнего Рима, ήάρχαιότης — как называет ее Константин Порфирогенит; другая — церковная.
Порядок замещения престола был избирательный. За избранием всегда следовало провозглашение избранного царя, άναγόρευσις. Избранный восходил на щит и на нем поднимался, приветствуемый народными кликами. Прежде чем войти на щит, он сам короновался, надевал венец и порфиру <…>
Существенно необходимым для новоизбранного императора считалось и церковное венчание от патриарха. После провозглашения император следовал в церковь, где венец на него возлагался рукою патриарха»[233].
Даже если Сергею Михайловичу не попался на глаза текст К. М. Попова, даже если и в других источниках он не читал о «двухступенчатом» византийском чине венчания на царство — он, безусловно, учел и даже подчеркнул притязания властителей Московского княжества на римское родословие. В коронационной речи его Ивана звучит чуть перефразированная «формула» старца Филофея, обращенная к отцу Ивана, великому князю Василию: «Два Рима пали, а третий — Москва — стоит, и четвертому Риму не быть!»
С другой стороны, Эйзенштейн не мог не увидеть той же претензии самозваного императора, корсиканца Буонапарте, на возрождение идеологии и символики (а затем и территории) Римской империи. На картине Жака-Луи Давида «Коронование Наполеона I» знаменательна «античная» деталь: император Франции увенчан не короной, характерной для христианских властителей Европы, а золотым лавровым венком, как языческий император Древнего Рима.
Не схожи ли по сути «вызывающая дерзость» Наполеона в соборе Парижской Богоматери и «самовенчание» Ивана IV в Успенском соборе (по фильму Эйзенштейна) — как «гражданская коронация, унаследованная из древнего Рима», как языческая церемония, хотя и свершаемая в христианском храме?
Еще один из жестов Ивана, о которых идет у нас речь, — ключевой в развитии второй серии фильма. Им завершается эпизод «Первые казни»: это прерванное крестное знамение.
К нему подводят ритмически отчеканенные и пластически «срифмованные» ряды кадров:
— крупные планы обнаженных шей трех «превентивно» казнимых бояр Колычевых…
— три ступени крыльца, по которым спускается во двор царь, будто завороженный видом жертв, — три его шага, замещающие три палаческих удара кривой сабли Малюты…
