Не отрицая того, что подобные стремления могли существовать у определённой части руководства КГБ, не следует забывать, что это была опасная игра, игра с огнём, которая могла стоить карьеры. Ведь перед лицом растущего диссидентского движения партийное руководство могло пойти не только на укрепление органов КГБ, но и на обновление не справляющихся со своими обязанностями руководящих кадров.

Поэтому, на мой взгляд, объяснение отмеченного выше парадокса следует искать в той борьбе между «либералами» и «консерваторами», которая с переменным успехом шла в правящих верхах советского общества на протяжении всего периода после смерти И.В. Сталина. В этой борьбе диссидентское движение необходимо было определённым силам в руководстве страной для борьбы со своими консервативными противниками, для подготовки условий для реформирования страны, а может быть, и ликвидации советской системы.

Когда в 2004 г. вышла моя книга «Солженицын: прощание с мифом», в основу которой была положена названная версия, многим она показалась абсурдной. Прошло время, и отношение к ней стало меняться. А в 2011 г. появилась книга А.П. Шевякина «КГБ против СССР: 17 мгновений измены»[1130].

Численность диссидентского движения была невелика. Даже по мнению В.К. Буковского, она вряд ли превышала 10 тысяч человек[1131]. Между тем наряду с активным диссидентством существовало диссидентство пассивное, которое кто-то очень удачно назвал «внутренней эмиграцией». По сведениям КГБ СССР, «потенциально враждебный контингент» в СССР «составлял 8,5 млн. чел.»[1132].

Ещё более многочисленной была та часть оппозиции, представители которой стремились не к уничтожению существующей политической системы, а её реформированию. Если мы возьмем её численность лишь в два раза больше численности «враждебного контингента» и учтём, что приведённые цифры относятся к взрослому населению, получится, что в явной оппозиции к власти находилось не менее пятой части населения.

На самом деле недовольство существующим положением имело ещё более массовый характер.

В отличие от активного диссидентства пассивная оппозиция находилась на самых разных этажах советского общества, в том числе внутри партии, в партийном и государственном аппарате.

«Происходила своеобразная деидеологизация руководства (и кадров в целом), — пишет бывший работник аппарата ЦК КПСС К.Н. Брутенц, — эрозия его «марксистско-ленинской идейности, в верности которой клялись более всего. Причём в этом процессе — как это ни выглядит парадоксально — руководство и аппарат опережали значительную часть общества»[1133].

В результате этого «идеология становилась маской, скрывавшей безыдейность вождей»[1134].

Вот, например, откровения уже известного нам А.С. Черняева: «У меня не то что принципов, у меня убеждений никогда не было. Да, я был 48 лет членом партии, но никогда — убеждённым коммунистом»[1135]. И это признание человека, который долгие годы работал в Международном отделе ЦК КПСС и даже был заместителем заведующего отделом, человека, который курировал международное коммунистическое движение.

«Деятели, — утверждал А.Н. Яковлев, проработавший в аппарате ЦК КПСС около двадцати лет, причём не где-нибудь, а главным образом в Отделе агитации и пропаганды, — были разные: толковые, глупые, просто дураки. Но все были циники. Все до одного, и я — в том числе. Прилюдно молились лжекумирам, ритуал был святостным, истинные убеждения держали при себе»[1136].

Утверждая, что в аппарате КПСС никто не верил в коммунистические идеалы,

А.Н. Яковлев, по всей видимости, сгущал краски. Но то, что отмеченное им двоедушие существовало и имело массовый характер, не вызывает сомнения. Существование «двоемыслия», а то и «троемыслия» среди своих коллег по аппарату ЦК КПСС признавал и К.Н. Брутенц[1137].

«По моим наблюдениям, — читаем мы в его воспоминаниях, — среди членов руководства второй половины 70-х годов доктринально «заряженными» — конечно, по-разному — оставались лишь Андропов, Суслов, Пономарёв и в какой-то мере Громыко»[1138].

Таким образом, получается, что из примерно 25 человек, входивших в высшее руководство партии, по мнению К.Н. Брутенца, только четверо сохраняли доктринальную приверженность марксизму. Уже одного этого достаточно, чтобы понять масштабы идейного перерождения руководства.

Генри Киссинджер вспоминал, как во время встречи с М.С. Горбачёвым, которая состоялась в начале 1989 г., Михаил Сергеевич заявил, что «они с Шеварднадзе» (первый секретарь ЦК Компартии Грузии) ещё «где-то в 70-е годы пришли к выводу, что коммунистическую систему следует изменить с головы до ног»[1139]. Более того, по свидетельству Г.Х. Шахназарова, однажды в его присутствии М.С. Горбачёв заявил: «Разорили страну, народ держали впроголодь, запороли сельское хозяйство… Какой это к чёрту социализм»[1140].

Однако и в 70-е, и в 80-е годы Михаил Сергеевич продолжал клясться в верности этому несуществующему социальному строю.

Факт подобного двоедушия нашёл отражение в одном из интервью Э.А. Шеварднадзе. Он признался: открыто мы говорили одно, в узком кругу — другое. «На вопрос, когда примерно началось такое неформальное общение», Эдуард Амвросиевич заявил: «Я бы особенно выделил 1975 и 1976 годы и более позднее время. К началу 80-х годов нам уже всё было вполне ясно. Первый вывод, к которому мы пришли, заключался в том, что необходим серьёзный ремонт»[1141].

На самом деле к началу 80-х годов Э.А. Шеварднадзе думал уже не о ремонте советской системы. Когда в 1981 г. историк Г. Шарадзе обратился к нему с предложением о приобретении в США архива грузинского меньшевистского правительства, срок хранения которого истекал в 2000 г., Эдуард Амвросиевич заявил, что он может не беспокоиться, к тому времени советской власти в Грузии уже не будет[1142].

Имеются сведения, что не считал советское общество социалистическим и шеф КГБ. «По крайней мере, дважды в моём присутствии, — вспоминал о Ю.В. Андропове Г. Корниенко, — он говорил примерно так: какой там, к чёрту, развитой социализм, нам до простого социализма ещё пахать и пахать»[1143].

Этому как будто бы противоречит приведённое свидетельство К. Брутенца. А.И. Вольский тоже утверждал, что «Андропов по-настоящему верил в коммунизм». Однако, обращая внимание на то, что китайские коммунисты открыли свою партию для «буржуев», Аркадий Иванович отмечал, что даже такие оппортунисты, как «лидеры КПРФ», не способны на такой шаг, «а Андропов бы на такое пошёл»[1144]. Вот и весь «коммунизм» в понимании Ю.В. Андропова.

В заключение можно привести воспоминания племянницы Л.И. Брежнева. Однажды, когда ее отец спросил брата, «будет ли когда-нибудь коммунизм», Леонид Ильич засмеялся и сказал: «Ты это о чём, Яша? Какой коммунизм? Царя убили, церкви уничтожили, нужно же народу за какую-то идею зацепиться»[1145].