В-третьих, к вопросу об идеях преследования: существовали ли заговоры с целью физического уничтожения Сталина — или для такого умысла ни у кого не было никаких поводов?

В-четвёртых, вот случай для Виленского. Один из основателей НПА, профессор К., настырно доказывал встречному и поперечному, что от больного шизофренией может заразиться любой проживающий с ним в одном подъезде. Этот профессор не придумал вирусную теорию происхождения больших психозов, но настолько её утрировал, что в ней невооружённым глазом читалось отражение припрятанных (диссимулируемых) собственных болезненных страхов. Здоров или болен этот гипердиагност?

И наконец, в-пятых: не производит ли сам Виленский своей фиксацией на всеобщем диагностировании впечатления паранойяльной личности?

Но всё это мелочи. Главная проблема не в том, кто где лечился или напрасно не лечился. Проблема в подходе, который напрасно вдохновил наших охранителей. Тем более что профессор Виленский не только был доктринёром, но и представлял собой тип, который нередко характеризуют как «салонный дурак». Доказываю его фразой: «Как реакция на гитлеровский геноцид в СССР возникло гонение на генетику». Известно, что происходит с дураком, а точнее, его лбом, когда ему предлагают помолиться.

Главная проблема в том, что, увлекая охранителей своим подходом, Виленский, камуфлирующий собственные израильские страхи, загнал добросовестных русских охранителей в смысловой тупик. Стоит им попытаться воспользоваться его подходом, как вслед за Pussy Riot мы получим не горстку, а весьма внушительный отряд граждан с диагнозами и без, с духовным, военным, инженерным, педагогическим и медицинским призванием, который скажет власти, персонифицированной охранителями:

— Да, мы ненормальные, потому что мы неравнодушны.

— С нами Пушкин, Достоевский, Толстой, Гоголь, Гаршин, Леонид Андреев, Велимир Хлебников, Блок, Белый, Маяковский.

— С нами Галилей и Коперник, с нами Колумб и Магеллан, с нами врач Пастер, миссионер Ливингстон и этнограф Маклай, с нами все первопроходцы, изобретатели и революционеры.

— С нами русские святые. И все христианские святые. И апостолы. И если хотите, Христос, считавший себя сыном Божиим, вместе с Иосифом, которому приходили видения.

И такие демонстранты будут правы.

Потому что поиск, порыв, мотив спасения душ и жизней — свойство, отличающее не патологию от нормы, а человека от низших существ.

Потому что талант, а тем более воля, не исчерпывается патологией, даже если она следует рядом. Потому что не болезнь, а личность и среда определяет применение задатков во благо или во зло. И общественная среда, которую своей энергией и примером заряжает человек с даром вождя и полководца, может поднять ценностную планку до того градуса, когда самопожертвование становится нормой.

А если в мире есть области, где природа и архитектура генерируют импульсы низменных, животных начал, то это неизведанное явление не имеет отношения к дару и болезни.

Потому что в великой русской литературе весь верхний ряд занимают личности с отклонениями более чем пограничного характера, но это не уменьшает масштаба личностей и творений.

И не только в русской. Виктор Гюго, у которого брат и дочь были психически больны, в единственном числе занимает верхний ряд французской литературы. Акутагава Рюноскэ и Юкио Мисима — в японской.

Такие демонстранты будут правы. Но то, как они распорядятся своим протестным импульсом, определится масштабом их личностей и свойствами среды.

И поэтому, если применить элементарную фантазию и продолжить сюжет гипотетического Crazy Riot здесь и сейчас, то «революция ненормальных» будет неизбежно сопровождаться издержками.

Акт второй: рядом с вышеназванными лозунгами появится непрошеный лозунг: «С нами Чайковский, Нуриев, Виктюк, Борис Моисеев и Гидо Вестервелле».

Акт третий: расцветают все цветы. Регистрируется Партия за право отделения каждого человека от России с земельным участком, пропорциональным доле собственности (организация с примерно таким названием в 1990-х гг. была действительно зарегистрирована в Петербурге, её основал террорист Александр Шмонов, «жертва карательной психиатрии»). Из больниц и казематов, обнимаясь, выходят на волю душевнобольные вместе с разом реабилитированными извращенцами, включая серийных убийц, справедливо реабилитированных по той причине, что они мотивировались нарушениями влечений.

Акт четвёртый: на свободных выборах побеждает самая мотивированная, целеустремленная и фактически самая психически здоровая из революционных отрядов-партий. Та самая, которая вышла с плакатами про Чайковского. На выборах она, разумеется, эксплуатирует не только свободы своего меньшинства, но прежде всего самые популярные антикоррупционные темы.

Акт пятый: депутат от партии Гоголя обвиняет предводителя партии Чайковского в прослушивании, преследовании и воздействии с помощью марсиан.

Акт шестой: партия Чайковского исключает партию Гоголя из правительства, объявляет диктатуру и запрещает гетеросексуальные браки.

Акт седьмой: жертвами экспериментов в первую очередь оказываются сами же душевнобольные, именем которых делалась революция. С ними в массовом порядке происходит то же, что с Говардом Хьюзом.

Занавес.

Тупик Виленского — знакомый тупик для тех, кто читал Григория Петровича Климова и думал потом, не стоит ли пойти и повеситься.

Выход из этого тупика, самый наглядный, — в той же русской культуре.

Владимир Набоков написал помимо «Дара» непревзойдённо подробную биографию Гоголя, представляющую собой историю болезни образца начала XX века.

Детские рассказы Набокова и его романы «Двойник» и «Защита Лужина» представляют собой явный результат саморефлексии. Интерес к патологии в жизни других классиков профессиональный психотерапевт вполне уместно интерпретирует как своеобразный механизм защиты. (Следует заметить, что систематика механизмов защиты, составленная Анной Фрейд, действительно является ценным вкладом в психологическую науку и не представляет собой произвольную экстраполяцию, как Эдипов комплекс.)

Так же можно интерпретировать и обилие в романах Достоевского персонажей, страдающих «падучей»: их мышление и поведение автор намеренно отчуждает от собственной личности, словно освобождаясь от накопившегося груза.

Но в отличие от героев набоковских романов герои Достоевского сами пытаются преодолеть свою патологию. Это происходит и с Раскольниковым, образ которого может служить пособием для специалистов по психопатологии террора. Опорой для этого преодоления становится религиозная этика, очищенная от деспотического налета, отображённого в «Карамазовых» как чуждая надстройка, искажающая саму веру.

Такое происходило не только с героями, но и с живыми людьми.

Андрей Белый периодами испытывал страх преследования, был внешне странен и одинок, просиживал часы за столоверчением в башне Иванова в компании теософов и просто извращенцев. Но его личность что-то хранило. Скорее всего, Бог, воплощённый в отце. В 1905 г. он сделал невероятное — выдернул из себя всю накопившуюся мерзость и вложил в персонажа романа «Петербург», в аутичного отцеубийцу. Лев Выготский увидел в этом романе антисемитизм (это было самое первое эссе будущего подтанцовщика Фрейда и Троцкого), хотя обижаться было уместнее финнам на «Пеппа Пепповича Пеппа».

Юрий Карлович Олеша с первых осознанных лет страдал разнообразными комплексами и остро переживал свою неполноценность. Он вложил её в своего антигероя Кавалерова, оттенив контрастом с героем своего времени. Казалось, он вовсе ничего от себя не оставил. Но то, что осталось, воплотилось в детской сказке, очень актуальной сегодня, если её внимательно читать: идеалом антигероев, Трёх толстяков, было превращение людей в заросших шерстью животных. Олеша предсказал паранойяльную идею Рокфеллеров, ныне господствующую в мировом истеблишменте.