В любом случае есть основания утверждать, что А.И. Солженицын заимствовал данные И.А. Курганова на слух. Приём для обоснования такого серьёзного обвинения, как стомиллионный геноцид, осторожно говоря, рискованный. Во всяком случае, он свидетельствует о том, что, рисуя картину ужасов (а они, к сожалению, были), автор «Архипелага» не заботился о проверке используемых им сведений. Ведь он же писал не научное, а художественное исследование.
Поскольку число 66 млн. вызвало противоречивые отклики, при переиздании «Архипелага» Александр Исаевич счёл необходимым уточнить, что оно характеризует количество погибших «с 1917 года по 1959 только от внутренней войны советского режима против своего народа, то есть от уничтожения его голодом, коллективизацией, ссылкой крестьян на уничтожение, тюрьмами, лагерями, простыми расстрелами»[341] и была получена «профессором Кургановым» «косвенным путём»[342]. Однако, что это за путь, Александр Исаевич до сих пор умалчивает.
Между тем, методика расчётов, использованных И.А. Кургановым, была невероятно проста. Используя коэффициент прироста населения накануне Первой мировой войны, он прежде всего определил ту численность населения, которую мог иметь Советский Союз при таком приросте к началу 1959 г., сопоставив затем полученный показатель с данными 1959 г., он обнаружил разницу в 110 миллионов. Таким же способом были определены потери советского населения за 1941–1945 гг. — 44 млн. чел. Расхождение между этими цифрами и составило 66 млн[343].
Используя подобную методику, А.И. Солженицын идёт дальше: «По расчётам, сделанным до 1917 года, по тогдашнему состоянию рождаемости — наша страна должна была иметь к 1985 г. — 400 миллионов человек, а имеет только 266, таковы потери от коммунизма»[344] — 134 млн. чел.
По данным переписи 1970 г., в России было 129,9 млн. чел., к 1991 г. численность населения увеличилась до 148,3 млн. или же на 14,2[345]. При подобных темпах роста через 20 лет она должна было достигнуть 169,4 млн. чел., а составила 142,9[346], разница = 26,5 млн. Если же сделать поправку на мигрантов, получится не менее 30 млн. Неужели это убитые и замученные ельцинским режимом и его наследниками?
Использовать для определения масштабов советского террора предложенную И.А. Кургановым методику расчётов значит ничего не понимать не только в демографии, но и в математике.
Подводя итог рассмотрения «Архипелага», B.C. Бушин сделал вывод: «Эти развороченные нами вороха анекдотических нелепостей, горы малограмотного вздора, бесконечные потоки маниакальной лжи, клеветы, злобы, болезненные фейерверки саморекламы и похвальбы — всё это “Архипелаг”»[347].
Получается, что, выступая против одной лжи, А.И. Солженицын под видом правды предлагал нам другую ложь. Но зачем? Ответ элементарно прост. «Архипелагу» отводилась роль идеологической бомбы, которая должна была взорвать существовавшие в нашей стране представления об СССР и тем самым способствовать его уничтожению.
«Как же такое могло быть, — воскликнут поклонники великого писателя, ведь он был патриотом своей Родины и как патриота его хоронили с воинскими почестями».
О его любви к родине
Сколько написано о патриотизме Солженицына!
Но как назвать патриотом человека, который сначала раздобыл справку для освобождения от военной службы, а когда она не помогла ив 1941 г. ему пришлось идти в армию, он, человек с редким здоровьем (немного не дожил до 90 лет), предпочёл начать свою борьбу с оккупантами за Родину с обоза. И только весной 1942 г., когда возникла угроза, что его направят на фронт, добился отправки в артиллерийское училище, что при желании и без всяких усилий мог бы сделать летом 1941 г.
Попав на фронт в 1943 г. и проведя на войне менее двух лет, причём вдали от передовой, А.И. Солженицын не постеснялся смешать с грязью тех, кто в 1941 г. находился в самом пекле войны и своими телами вымостил дорогу к Победе.
Обращаясь к событиям Великой Отечественной войны, вопреки реальным, всем известным фактам, вопреки тому, что написано об этом даже немецкими военными и историками, он пытался создать картину массовой паники, беспорядочного отступления, нежелания сражаться с врагом, почти поголовной сдачи красноармейцев в плен летом 1941 г., в результате чего немецкие войска якобы продвигались со скоростью 120 км в день[348] (как будто не было Брестской крепости, обороны Одессы, Смоленского сражения и т. д.).
Обратив внимание на то, что от Бреста до Москвы около тысячи километров, В.C. Бушин совершенно справедливо пишет, если бы «немецкое наступление продолжалось бы в таком темпе хоть восемь-десять дней, то уже 1–2 июля агрессор был бы под Москвой, а то и в самой Москве»[349]. Между тем враг смог подойти к столице только в середине октября, т. е. не через несколько дней, а через несколько месяцев.
Одновременно с этим А.И. Солженицын пытался создать впечатление, будто бы на захваченной врагами территории сотрудничество с оккупантами имело всеобщий характер, и всячески стремился его оправдать. Ну как не оправдать тех женщин, которые, как он писал, «сходились с противником не в бою, а в постелях»[350]? Ведь они «были покорены» «любезностью, галантностью, теми мелочами внешнего вида, внешних признаков ухаживания, которым никто не обучал парней наших пятилеток»[351]. И неудивительно, когда немецкие войска покатились назад, «за отступающей немецкой армией вереницей тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев»[352], «население уходило массами с разбитым врагом, с чужеземцами — только бы не остаться у победивших своих — обозы, обозы, обозы…»[353]. Уходили, конечно, но не из-за любви, а от грозящей расплаты.
Касаясь проблемы власовцев, А.И. Солженицын писал в первом томе «Архипелага» (1973 г.): «Жители оккупированных областей презирали их как немецких наёмников»[354]. Оказавшись за границей, через два года на страницах того же «Архипелага» вопреки фактам он писал: «Весной 1943 г. повсеместное воодушевление встречало Власова в двух его пропагандистских поездках — смоленской и псковской»[355].
30 июня 1975 г. А.И. Солженицын был в Вашингтоне, где выступил перед представителями профсоюзов АФТ-ИПП. Нарисовав мрачную устрашающую картину террора в советской стране[356], он в частности заявил: «И с этой страной… в 1941 году вся объединённая демократия мира: Англия. Франция, Соединенные Штаты, Канада, Австралия и другие мелкие страны, — вступили в военный союз. Как это объяснить? Как можно это понять?»[357]. Подобное высказывание некоторые западные средства массовой информации охарактеризовали как прогитлеровское[358].
Александр Исаевич попытался откреститься от подобного обвинения, заявив, что его неправильно поняли. Он, оказывается, осуждая Рузвельта за союз со Сталиным, имел в виду только то, что США могли разгромить фашистскую Германию без СССР[359]. Интересно — как? Ведь Германия напала не на США, а на СССР. В таких условиях отказ Америки от поддержки Советского Союза означал или предоставление СССР самому возможности разгромить Германию или предоставление Германии возможности разгромить СССР. В первом случае участие США в разгроме Германии было исключено. Но тогда получается, что писатель допускал неизбежность разгрома СССР и желал, чтобы США вступили в войну с фашистской Германией только после этого.
