Надо сказать, что Юрий Никулин и его друг — автор книги «Неизвестный Никулин» Леонид Куксо вначале скептически отнеслись к сценарию.

— Какая-то глупистика получается, — сказал Никулин. — Бриллианты и ценности ввозят в Союз, а не наоборот.

— Ну и что ты решил? — спросил Куксо. — Как же с правдивостью сюжета?

И тут Никулин буквально сразил Куксо:

— А как! А так же, как «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки»…

И пошли перечисления.

— Другого сценария не предлагают. Пусть народ хоть посмеется. Дурак не догадается, а умный промолчит.

Умный, конечно, промолчал. А ведь были и еще неправдоподобные натяжки в фильме. Ну хотя бы как это «нехорошего» человека, контрабандиста, которого играл Андрей Миронов, так вот запросто пустили в заграничный круиз? Ведь для этого, как мы помним, нужно было не только сдавать мочу, но и получить разрешение райкома партии.

Еще один штришок к тезису: «Дурак не догадается, а умный промолчит». В титрах «Бриллиантовой руки» мелькнула фраза, сочиненная Гайдаем:

«Киностудия благодарит граждан, предоставивших для съемок золото и бриллианты».

Встречались зрители, которые искренне спрашивали:

— И многие вам давали бриллианты?

…И еще одна история из серии «Нарочно не придумаешь». Ровно через десять лет после выхода фильма, выступая в цирке в Челябинске, Никулин повредил руку, причем ту же самую, которую в фильме «Бриллиантовая рука» повредил его герой. После перевязки за ним бежала толпа восторженных ребятишек и кричала:

— Ура, вторая серия!

Так своеобразно детвора выражала свое мнение о фильме.

Ну а все вместе, дети и взрослые, отреагировали на фильм так: первое место в прокате 1969 года, на сеансах побывали 76,7 миллиона зрителей. Фильм опередил даже такие кассовые фильмы, как «Новые приключения неуловимых» и «Угрюм-река». В самом начале следующей главы мы еще поговорим о «Бриллиантовой руке», но героем главы будет человек, который, собственно, и являлся «мотором» фильма. Да, да, тот самый, что дает команду «Мотор!».

Как-то утром артисты приезжают на съемки сцены в кафе, во время которой семья Семена Семеныча Горбункова встречается с Графом (Андреем Мироновым). Осветители устанавливают свет, оператор готовит камеру. Режиссер сидит в сторонке и делает пометки на полях сценария, пьет минеральную водичку из неизменной пожелтевшей пластмассовой чашки.

К съемкам творческая группа еще не готова. Долго ищут детей, которые без спросу убежали к морю. Только поправили грим актерам, оператор просит поднять на пять сантиметров стол. Находят плотника. Он набивает под каждую ножку по деревянной плашке. Ассистент режиссера проводит репетицию. И тут он решает, что надо заменить цветы (увяли!), которые Миронов подает Гребешковой. Цветы меняют. Сменили цветы — растаяло мороженое. Послали человека за новыми порциями мороженого. На это ушло еще минут двадцать. Наконец все вроде бы готово.

Однако за несколько часов подготовки актеры так разомлели и устали на жаре, что потеряли не то что вдохновение, а просто нужное творческое состояние.

И тогда за дело берется высокий, худощавый и очень моложавый человек в очках, похожий скорее на доцента кафедры точных наук, чем на автора комедийных фильмов, — Леонид Гайдай. Он тормошит всех, громко говорит за каждого текст, поправляет у Миронова галстук, у Никулина кепочку, и наконец все слышат его энергичную команду:

— Мотор, начали!

Все, как по мановению волшебной палочки, меняется, все в форме. Все идет как надо. Рабочий день продолжается.

Одна из глав в начале книги, посвященная собственно Леониду Гайдаю, касалась начала его творческого пути. Думаю, было бы несправедливо не продолжить разговор о создателе персонажей российского кино, достойном стоять в одном ряду с Чарли Чаплином, Максом Линдером и Гарольдом Ллойдом.

Гайдай не только не был тираном на съемочной площадке, но и мог показать, как надо играть актеру. Вплоть до мимики и жестов. Его уважала и любила вся тройка. И Никулин, и Вицин, и Моргунов, несмотря на все размолвки, которые между ними происходили. Особенно восхищало Евгения Александровича то, что Леонид Иович умел платить за те ошибки, которые совершали актеры. Когда картина заканчивалась, бухгалтерия «Мосфильма» насчитывала ему огромные суммы за перерасход пленки. А он плевал на это! Самым главным козырем Гайдая, как считал Моргунов, был такой — он использовал метод Чарли Чаплина. Набивал битком просмотровый зал на киностудии школьниками первого и второго классов. Там, где детишки смеялись, — он эти кадры оставлял, а если молчали или переговаривались между собой — сцены вырезались.

Леонид Иович, как считает драматург Аркадий Инин, был «человеком из зала» и прекрасно знал и, главное, чувствовал, что простому советскому человеку нужно. Он избавлял зрителей от головоломок, злобы и грязи, он старался нести зрителям улыбку и доброту.

— В Гайдае, — вспоминал Юрий Никулин, — меня поражала его настройка на юмор, его бесконечные сомнения по поводу тех или иных эпизодов. Он мог позвонить ночью и рассказать о трюках, которые только что пришли ему в голову.

Гайдай со своими эксцентриадами не соответствовал официозной табели о жанрах. Его фильмы становились кассовыми чемпионами, успех имели просто обвальный. Но начальство на всех уровнях с подозрением относилось к комедии, как таковой, боясь проморгать аллюзии и прочую эзоповщину и лопухнуться перед вышестоящими. Функционеров никогда не обманывал нюх. Гайдаевские комедии действительно были слегка закамуфлированной антисоветчиной, хотя автор не вкладывал в свои творения никакого политического смысла. Он был эстет и фольклорист, человек не от мира сего, готовый душу заложить за оригинальный трюк. Весь гайдаевский мир, все персонажи — это выворотка утопии, ее негатив. Который и есть реальность, только чуть сдвинутая, с поехавшей крышей. И публика подсознательно чувствовала, угадывала крамолу.

Режиссер, по описанию его родных и близких, совершенно не умел врать. Приходил домой или еще куда-либо и все честно рассказывал. Хотя и знал, что ему за это будет.

Однако был человеком из плоти и крови. Любил, когда его хвалили, но никогда ничего не организовывал, чтобы добиться почестей. Был скромный, как говорится, до неприличия. Чего стоила только история с юбилеем! Семьдесят лет такому Мастеру! Конечно, надо было сделать шоу на два часа, да еще и по телевидению показать. Его умоляли и Дом кино, и правление Союза кинематографистов, все хотели сделать веселый вечер. А Гайдай сказал: «Нет, пятьдесят лет — это последний юбилей, который человек должен праздновать. А все остальное — ерунда собачья, и не буду, и не буду, и не хочу».

Режиссер много курил, немало выпивал. Был по-детски азартен. Когда снимали «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», мог часами сидеть в казино, забывая про съемки. Игрок он был настоящий — потом весь день рассказывал, переживал, переосмысливал происшедшее. Со стороны — безумец, просто безумец… Играл, не останавливаясь, до «победы», поэтому понять, везет ему или нет, к финалу было невозможно.

— На работе это страшно мешало, — вспоминал Аркадий Инин, — особенно когда мы снимали в казино. Я понимаю, плохо, если ты, вместо съемок, пошел играть в казино. Плохо. Но когда ты пришел на работу и должен это снимать, а сам… — ну страшное дело!

Любил красивых женщин. Но, как замечает Нина Гребешкова, не то чтобы заводил сразу с ними романы, но любовался ими.

В жизни, естественно, шутил, но очень своеобразно. То есть не был записным остряком, но шутки у него были какие-то неожиданные и всегда к месту. Их практически невозможно пересказать: в них нет реприз.