Ворота отстояли. Шеин, почернелый от порохового дыма, подъехал к защитникам башни.
— Закладывайте поскорей кирпичом ворота! — распорядился он. — Поставить на башню три орудия. Вы чего мешкаете? — прикрикнул на смолокуров. — Тяните наверх котлы. Живо! Что на Громовой? — обернулся к подъехавшему Горчакову.
— Человек сто жолнеров пробилось. Вышибли.
Подскакал нарочный от Белянинова.
— Господин воевода, кончился порох. — Нарочный швырнул к ногам воеводы кинутое коронными знамя.
— Помазов, ты чего мешкаешь? Вези порох! — приказал Шеин и влез по лестнице на стену.
Дым, застилавший низину перед крепостью, развеивался, и Шеин видел, как поспешно уходили потрепанные королевские рати, от полка крылатых гусар уцелели жалкие охвостья: не больше полусотни.
— Получили! — Шеин энергично спустился вниз, обратив внимание на Фирьку, над спиной которого орудовал Мухин, вынимая ножом мушкетную пулю. Фирька закатывал глаза и морщился, терпя боль и не издавая ни звука.
— Дырок-то на тебе много! — усмехнулся Шеин. — Видно, отходил ты по государевым делам!
Фирька, однако, был настроен по-другому:
— Зарастет как на собаке, господин воевода. Чай, не в новину. Главное — голова и ж… целы!
Шеин, удовлетворенный ходом сражения, подсел к котлу с кулешом, потягивая носом духовитый пар.
Василий еще весь кипел, разгоряченный боем, и радовался, как ребенок, не думая о том, что весь день находился на волосок от смерти. Фирька подошел к нему:
— Ай да Вася, какого гетмана вздел!
— Толстый, а, видно, слаб кишкою, — подмигнул Мухин.
— Прости меня, Господь! — перекрестился Василий.
— Господь нам грех сымет, об том, брат, не тужи, — заверил его Фирька.
XXVII
Самозванец в Тушине сидел как на пороховой бочке.
Король Сигизмунд III на все просьбы тушинского вора оказать пособление и поддержку отвечал молчанием, наученный авантюрой первого самозванца.
— Сяду в Кремле, я тебе припомню! — скрипел зубами царишка.
Самозванец и верные ему порядком струхнули, когда узнали об осаде королем Смоленска. Сигизмунд домогался московской короны, не признавал Димитрия, а следовательно, не уважал прав и видов поляков, помогавших царишке.
— Что он себе думает? Хочет лишить нас всех выгод?
Паны познатнее негодовали:
— Славу хочет отнять король. Мы тут в ранах и рубцах Россию добываем, а король с Жолкевским хотят все взять себе.
Самозванец нагнетал страсти, дабы не потерять поддержки шляхты:
— Я вам все, что обещал, — отдам, а хитрый король всего лишит.
Гетман Роман Рожинский, презирая царька, видел большую опасность в короле: лишиться плодов стольких усилий и заслуженного жалованья. Это после стольких-то трудов! Под Смоленск Сигизмунду гетманы составили военную конфедерацию и послали сказать Королю:
«Если сила и беззаконие готовы исхитить из наших рук достояние меча и геройства, то не признаем ни короля королем, ни отечества отечеством, ни братьев братьями».
Гетман Рожинский писал своему монарху:
«Скорее все мы, остальные, положим также свои головы, и враг Димитрия, кто бы он ни был, есть наш неприятель».
Тушинские конфедераты отправили под Смоленск к королю послов. После короткой аудиенции у короля их принял гетман Жолкевский в своей походной палатке. Чтоб унизить послов-конфедерантов, гетман сидел в деревянной кадке, прикрытой солдатским сукном, из-под которого садил ароматический пар: он мылся. Послами приехали пан Маховецкий с товарищами. На третий день их позвали снова в присутствие короля.
— Вы перешли допустимые границы. Кто не почитает государя, тот оскорбляет свое отечество. Вы должны были сами почтительно ждать послов его величества, а не являться сюда. Так и передайте остальным.
Послы короля прибыли в Тушино 17 декабря и проехали прямо к Рожинскому. Самозванец так и прилип к окошку, наблюдая сию подлейшую сцену. Марине он крикнул:
— Эти скоты не соизволили позвать меня! — Он, напялив шубу, ринулся было вон, но на крыльце стоял скаливший зубы звероподобного вида рыцарь с обнаженной саблею и прорычал сквозь усы:
— Не велено!
Рожинский на другой день — гетман был крепко пьян — на сетования самозванца отрубил: «А тебе что за дело! Они ко мне, а не к тебе приехали. Черт знает кто ты таков! Довольно мы служили тебе и проливали кровь, а награды не видели!»
— Гунство рассобачье! Але я вам не царь?! — Самозванец метался, как барс, по комнате, Марина хрустела пальцами, выкрикнула, будто захлебываясь:
— Они нас предали!
Ландскнехты поносили царька всякими непотребными словами: посулы рассчитаться с ними остались посулами, им было задолжено до семи миллионов рублей. У самозванца от этакой суммы поднимались волосы дыбом. Где он мог добыть такую уйму денег?!
Тушинский лагерь напоминал ярмарку: тут кишмя кишело наемное беспутное многоязычное рыцарство, казаки, многопоротые холопы и мужики, шпыни, воры, атаманы без Бога и черта в душе — была бы воля грабить да кутить, разные обиженные, забеглые, скитальцы, все они плохо слушались «царских» указов. Не только дворяне, столпы царские, но и последний вор ехидничал по поводу царька. С гетманом же Рожинским вор был на ножах.
— Собака! Посажу на кол! — бормотал самозванец, глядя в оконце тесной комнаты, куда его заперли после побега 27 декабря под стражу. С какой пышностью этот наглый гетманишка Рожинский ходил по табору!
Не радовал его и привезенный переяславцами в стан Филарет Романов, плененный в Ростове, — уж на него-то царишка крепко надеялся!
Но разговор с митрополитом Филаретом, нареченным здесь, в Тушине, патриархом, ни к чему не привел. Филарет долго молча стоял около стены и на выкрик царька: «Ты, владыко, должен держать мою сторону, а ты шушукаешься с Рожинским!» — ответил:
— Коль ты царь, то будь им.
— Ты видишь, твое святейшество, какую я оказал тебе честь: возвел в патриархи! А я не вижу, чтобы ты питал до моего царского величества благодарность.
— Кому ты служишь? — спросил его в упор Филарет.
— Але не видишь? России!
— Это тушинский-то стан служит России?
— Погоди, войду в Кремль — разделаюсь с Рожинским и другими панами.
Филарет, тяжело вздыхая, вышел наружу, плюнул с досады.
Ничего хорошего не посулил самозванцу и разговор с казацким атаманом Иваном Заруцким, — и тот был опутан по рукам и ногам шляхтой. Обнадежил лишь туманной недомолвкой:
— За моей саблей дело не станет. Не враждуй с гетманом.
— Ты что, атаман, ослеп? Не видишь, как он меня продал?
— Докажи, что ты — царь.
— Але я, по-твоему, не царь?
— Я зараз гутарю с тобой по-дружецки, а станешь мне дерзить… — Заруцкий цинично усмехнулся.
Опоры ни в ком не было. Вор метался в ярости по дворцу, бил посуду, ругался и пил. В подлой, низменной душе самозванца ничего не осталось, кроме жажды животных удовольствий.
На другую ночь самозванец заперся с паном Адамом Вишневецким. Старый слуга то и дело вносил водку. Вишневецкий только пил и крякал:
— Худо твое дело, государь. Худо!.. Города от тебя откладываются.
— Я ему зоб вырву! — Самозванец бил кулаком по столу. — Ты мне дай верных гусар. Я его выпотрошу. Всему виною — Рожинский!
— Войска дрянные, государь. Наемное гунство. Где взять гусар? Гусарам подавай злотые. А ваше величество сидит как последний нищий.
— Езжай к королю. Сговорись с Сигизмундом!
— Король ищет корону Московии сам. Ты что, не видишь, чего он хочет? Ему не один Смоленск, ему треба корона России.
В дверь яростно стукнули, и гетман крикнул:
— Отчиняй, царишка, не то дверь вышибу!
— Пошел прочь, Рожинский, не играй с огнем! — Самозванец, охваченный страхом, пытался сохранить спокойствие.
Дверь затрещала под чудовищной силой Рожинского и рухнула на пол. Багровый, разъяренный гетман, ворвавшись с длинной палкой, набросился на Вишневецкого, тот взвизгивал и попрыгивал, уклоняясь от ударов.
