— А ну, давай, давай! — наступал на ребят вихрастый паренек лет пятнадцати. — Сказал, Птахи нет, — значит, проваливайте!

— Ну, чего ты? Чего? Нам Мишка очень нужен, — говорил Коля, на всякий случай держа руки на уровне груди. — Небось думаешь, что нас из школы прислали? А вот и нет!

— Все равно проваливайте с нашего двора.

Друзья с достоинством отступили за ворота.

— Говорил тебе, не за чем сюда ходить, — сказал Вася, — очень нужны Птахе твои кирпичи. Был бы он дома, он бы еще сам нам по синяку подвесил. Ну чего ты, Колька, из-за меня мучаешься? По дворам ходишь. Никому этот кирпич теперь не нужен… И отцу тоже.

— Эх, Фатей! Такие разговорчики ты брось. Я за тебя теперь отвечаю. Понимаешь? Отвечаю. И кирпичи мы делать будем! Идем-ка к Женьке Мухину.

Мухина они застали во дворе около отцовского гаража. Это был не гараж, а целая мастерская. На полках в строгом порядке был разложен столярный и слесарный инструмент. Под одной из полок стояла аккуратная наковаленка для мелких поковок. В углу в полном блеске и порядке стоял токарный станочек.

Женя, сын Виктора Андреевича Мухина, был влюблен в отцовскую мастерскую, в стоящего в гараже «Москвича», влюблен в отца, который все может и все умеет делать своими руками. Прибежав из школы и приготовив уроки, Женя начинал обычно томиться в ожидании отца.

Женя любит работать с отцом и уже многому от него научился. Два года назад, когда он был еще пятиклассником, отец разрешил ему обточить на станке первую деталь.

Женя закрепил заготовку, включил рубильник и слегка коснулся резцом бешено вращающегося металла. Брызнула стружка. Он нажал резцом чуть сильнее. Сверкающая стружка закудрявилась и потекла… У Жени захватило дух. Кусок меди превращался в блестящее колесико с желобком посредине ободка. Такое колесико они с отцом задумали поставить в машинку для перемотки ниток. Словно вынутый из печки пирожок, Женя с восторгом перекидывал с ладони на ладонь выточенное горячее колесико. Это была первая полезная вещь, сделанная собственными руками!

С тех пор все станки приобрели для Жени особое значение.

Два года прошло, как Женя выточил первое медное колесико. Теперь он умел уже ставить заклепки и шлифовать покрывшиеся ржавчиной детали, вулканизировать покрышки и паять. Ему казалось, что он почти такой же мастер, как отец.

Нередко Женя приносил в класс то выточенную из разных металлов пирамидку, то собственного изготовления крючок для дверей, то паровой котел и турбинку, которая быстро приходила в движение, лишь только под котлом он ставил спиртовку. Некоторые ребята, зная, что Женин отец работает на заводе и постоянно что-то мастерит дома, не верили, что все это Женя сделал своими руками.

— Хватит завирать, Муха! — похлопывая по плечу Женю, говорил в таких случаях Мишка Птаха. — Небось отец сделал.

А Женя по складу своего миролюбивого характера не обижался. «Ну и пусть не верит! Ну и пусть называет меня Мухой. Ведь отца у него нет. А фамилия у него Птаха, и у меня могла бы быть фамилия не Мухин, а Муха».

Женя с нетерпением ждал начала учебного года. Он скучал по товарищам и уже несколько раз бегал в школу.

И вдруг пришли Коля и Вася и предложили такое интересное дело! Женя внимательно осмотрел кирпич и с некоторым недоверием спросил:

— А вы видели сами, как этот кирпич дает ток?

— Своими глазами видели! — обиделся Коля.

Оглянувшись на Васю, который стоял к ним спиной несколько поодаль, Коля прошептал:

— Васькиному отцу вчера операцию сделали. Последнюю ногу отрезали.

— Что?! Отрезали?! — глаза Жени округлились.

— Да тише ты! Я его нарочно с собой вожу, чтобы не ревел. Хочешь, сейчас кирпич попробуем? — громко предложил Коля Жене и как можно веселее крикнул Васе:

— Пойдем, Фатей!

Вася присоединился к товарищам.

— У вас электрическая плитка есть? — спросил Коля.

— Нет, — мотнул головой Женя.

— Можно и на керосинке, — подсказал Вася.

Женя Мухин оправился от страшного известия о несчастье товарища лишь тогда, когда внутри лампочки, соединенной с кирпичом, засветилась красная точка.

— Горит, ребята! И правда горит! От простого кирпича горит!

Когда восторги утихли, ребята направились в школу. По дороге, проходя мимо одноэтажного аккуратного домика, Коля предложил зайти к Инне Евстратовой.

— К Евстратихе? К этой воображале? — воскликнул Женя. — Слышите, наигрывает? Ну уж нет!

Коля дернул Женю за рукав.

— Да тише ты! Услышит! Знаешь, они, девчонки, какие!

— Боялся я их!

Коля с удивлением посмотрел на Мухина: «Что это с ним за лето произошло? Такой тихоня был…»

Тонкие пальцы Инны быстро бегали по клавишам рояля. По саду плыли легкие звуки «Вальса-фантазии» Глинки.

От порога веранды к калитке тянется ровная красно-желтая дорожка. По бокам ряды астр. Фиолетовые, розовые, белые звездочки…

«Осенние цветы… — играет и думает Инна. — Вот и кончилось лето. Завтра в школу. Не хочется! Конечно, интересно увидеть Олега. Конечно, хочется его увидеть просто как товарища. И, конечно, Сорокина просто придумала, что он ко мне неравнодушен. Начнутся занятия — снова всякие сборы, репетиции, заседания совета дружины».

Воспоминание о совете дружины омрачает хорошее настроение Инны.

«Все было бы хорошо, если бы не городской лагерь. Но разве я виновата, что он развалился? Виновата потому, что согласилась. Кто меня тянул за язык говорить, что на лето остаюсь в городе?»

Инна вспомнила, как перед окончанием учебного года на последнем заседании совета дружины ей, члену совета, поручили вести летом пионерскую работу в городском лагере…

…Торжественное открытие. На мачте медленно поднимается флаг. Звенит горн, бьют барабаны. Председатель совета лагеря Инна Евстратова рапортует вожатой, присланной райкомом комсомола с соседнего завода, что на линейку построено сто двадцать пионеров. Инна в центре внимания. Она распоряжается, она советует. «Инна! Инна!» — слышится со всех сторон.

…Потом Зина, так звали вожатую, с делегацией заводской молодежи на две недели поехала в Ленинград. Прощаясь с ребятами, она сказала, что уезжает со спокойной душой, потому что Инна хотя и семиклассница, но умелый организатор. «Работа у нас налажена, все знают свои обязанности, — говорила Зина. — Остается лишь придерживаться заведенного порядка и каждому быть активным».

Но… через несколько дней после отъезда вожатой на линейке присутствовало сто человек, потом только семьдесят… И, наконец, — это было за несколько дней до возвращения Зины — в городском лагере уже перестали раздаваться по утрам сигналы горна.

А получилось это так. То Инне вдруг не захотелось идти проводить утреннюю зарядку, то однажды она забыла проследить за тем, чтобы на всех пионеров были куплены билеты в кино, и многие пионеры ушли из лагеря ни с чем. А потом мама поехала на гастроли и предложила ей ехать с ней. «Не могла же я не поехать!» — оправдывала теперь себя Инна.

Инна вспомнила возвращение домой из гастрольной поездки, свое удивление утром, когда со стороны школы, из городского лагеря, призывно запел горн. «Значит, обошлись без меня. Вот и хорошо!» — подумала тогда Инна. Но теперь, когда предстояла встреча с одноклассниками, эти воспоминания были неприятны.

Инна закрыла крышку рояля и подошла к буфету.

«Конфеты! Хм!» Но мама, уходя, сказала: «Я знаю, Инка, ты, как люди, не станешь разогревать обед, а будешь таскать конфеты. Мне их не жалко. Это, конечно, противно, но шоколадные батончики я пересчитала. Их двадцать три. Не предупреди тебя, ты их переполовинишь!» — «И переполовиню. Я умею! Комар носа не подточит».

Инна лукаво улыбнулась, достала из буфета вазочку и отнесла на письменный стол. Вооружившись безопасной бритвой, она развертывала каждую конфетку и отрезала кончик… «Абсолютно незаметно!»