Инна искала сближения с Наташей, потому что видела в ней хорошую, настоящую подругу, которой у нее еще никогда не было.

…В дверь постучали. Вошла Наташа, весело стряхивая с воротника и рукавов шубки звездочки-снежинки. Инна бросилась раздевать гостью, и Наташа этому не удивилась. Раздевшись, она крепко пожала руку Инне.

Когда девочки вошли в комнату, стекольщик уже закончил работу.

— Ну что ж, хозяюшка, работа окончена, — сказал он.

Инна поспешно расплатилась и проводила стекольщика.

Вернувшись в комнату, она положила руки на плечи Наташе и сказала:

— Давай дружить!

— Что ж, давай! Только уговор, — улыбнулась Наташа.

— А теперь попробуем сыграть в четыре руки, — предложила Инна и пододвинула к пианино еще один стул.

Комната наполнилась музыкой.

Дружба! Как Инне хотелось иметь настоящую подругу! Разве можно назвать дружбой ее отношения с Сорокиной и другими девочками? Сорокина и ей подобные обожают ее за блестящие способности, за привлекательную внешность, подражают ей. Все это не то, думала Инна.

В дверь нетерпеливо постучали. Инна поморщилась от досады, что им мешают, и, продолжая играть, крикнула:

— Кто там? Войдите! Дверь не заперта.

Вошла Сорокина и остановилась в недоумении.

Улыбаясь, Инна и Наташа продолжали играть в четыре руки.

Ударили крепкие декабрьские морозы. Из тысяч труб в небо тянулись белые дымки. Дымки клубились за машинами, над людьми. Люди, кутаясь в воротники и шали, шли быстро, чтобы поскорее очутиться в тепле квартир. Но Инна с Наташей не замечали мороза. Подпрыгивая, притопывая ногами, они стояли у дверей Наташиного дома.

— Нет, нет! Постой, постой, Наташка! — быстро говорила Инна. — Не так, не так! Ты меня не понимаешь.

— Понимаю. Все понимаю. А кто же тебе все это сделает? Подумаешь, какая барыня! Ей квартиру из пяти комнат, ей чтобы в театр каждый день! И даже пешком не ходить! На машине ездить!

— Нет, постой! Разве это плохо? Это же красиво!

Наташа задумывается. Ее отец тоже часто говорил о том, что каждая колхозная семья должна иметь хороший каменный дом со всеми удобствами, должна ездить на машинах и развлекаться.

— Красиво-то, конечно, красиво. Только у тебя, — как бы вслух размышляя, говорит Наташа, — вроде все с неба падает. Вот ты скажи, скажи! Кто тебе даст квартиру из пяти комнат? Кто тебе купит машину? Папочка?

Теперь задумывается Инна: «Действительно, кто же даст мне квартиру, кто купит машину?» Инна чувствует, что она в чем-то не права, досадует на себя.

Наташа озябла.

— Инка, идем в парадное. Там батарея есть. Тут в ледышку превратиться можно.

Инна нехотя идет за Наташей. Они прижимаются к горячей батарее и стоят в полумраке.

— Кто, говоришь, мне купит? Папа купит. И тебе отец купит. И всем купят.

Инна довольна. Ей кажется, что она нашла ключ. Но Наташа не уступает:

— У тебя отец полковник. Твой, может, и купит. И мой тоже. А Вальке Желткову кто купит? А Птахе? Да сама-то ты что будешь делать, если тебе все купят?

— Я? Я буду где-нибудь работать.

— А где ты будешь работать? Что будешь делать?

Вопрос ставит Инну в тупик. Она беспомощно смотрит на подругу.

Еще полгода назад Инна вполне соглашалась с матерью, что ее призвание — музыка, а будущее — сцена. Она радовалась, когда взрослые, главным образом мамины знакомые, расхваливали ее игру и голос. Теперь Инна ничего привлекательного в профессии артистки не видела. Она много наблюдала и думала.

«Как мать, петь в фойе кинотеатра перед началом сеанса, когда одни листают журналы, другие жуют конфеты, третьи разговаривают? — раздумывала Инна. — Нет! Если быть артисткой, то настоящей. Петь в опере».

Инна знала, что мать на такое не способна. Ей нередко было неловко, когда мать, которой уже исполнилось сорок четыре года, подергивая плечами и закатывая глаза, пела жанровые песенки:

В музыкальной школе Инна звезд с неба не снимала. Там никто не пророчил ей славы великой артистки. Она эту разницу в оценке ее таланта дома и в школе остро чувствовала и решила, что занятия музыкой, конечно, не бросит, но выберет в жизни другое интересное дело. Какое это будет дело, она еще не знала.

Родителей Инны почти никогда дома не было. После школы подруги шли к Инне, вместе готовили уроки, читали, играли на пианино.

Инна полюбила вдвоем с Наташей сесть за пианино и легкими прикосновениями к клавишам наполнить дом радостными, светлыми звуками.

Ей нравился и хороший сильный голос Наташи. Пела Наташа свободно, широко, с душой. Она не подергивала плечами, не закатывала глаз.

«Вот Наташка может быть настоящей артисткой! — думала Инна, слушая подругу. — А как красиво, проникновенно Наташа читает прозу!»

— Наташка, — прерывая подругу, шепчет Инна, — я же знаю, что тебе тоже хочется хорошо жить, что тебе хочется быть красивой, чтобы тебя все любили.

— Конечно, хочется.

— Скажи честно, а тебе хочется нравиться Зимину?

— Инка!

— Что Инка?

— Ну, пойми же, об этом не говорят!

Глаза Наташи умоляют подругу, чтобы она замолчала. Но Инна продолжает:

— Ты знаешь, что мне сказал Поликарп Александрович? Он сказал: «Любовь — это очень хорошее человеческое чувство, без которого трудно жить на свете». Вот! А ты?

— Когда это он тебе сказал?

— После того, как мое письмо кто-то от стенгазеты отколол.

— И он тебя спрашивал, наверно, кто письмо написал?

— Нет. Просто так: остановил и сказал.

— Ну, положим, не просто так. Небось еще что-нибудь спрашивал?

— Он догадался, что письмо написала я. Сказал: «Ты имеешь отношение к этим любовным делам».

Неожиданно Наташа подумала:

«А как Инна относится к Олегу? Может, ей обидно, что он перестал с ней дружить? Может, ей тоже нравится Олег?»

— Инка, скажи честно, — решительно говорит Наташа, — Тебе нравится Олег?

— Наташка!

— Ты же моя подруга. Скажи прямо.

— И скажу. Я, Наташка, обидчивая. Меня всегда все любят. А Олег? Нет, Наташка! Он для меня как все, обыкновенный.

— Это правда?

— Честное слово, правда.

Наташу чуточку обидела оценка «обыкновенный».

За время, прошедшее после отчетно-выборного сбора дружины, в пионерской комнате многое изменилось. Хотя здесь и не было торжественно, хотя учителя, заглянув сюда, нередко говорили, что грязно, что все разбросано, пионерскую комнату стали любить все ребята. Стараниями Наташи Губиной, которая стала за нее ответственной, пионерская комната превратилась в настоящий пионерский штаб.

Здесь, в пионерской комнате, готовился к сбору «Все дороги ведут к коммунизму» и пионерский отряд седьмого класса «А». Подготовка шла успешно. Уже вторую неделю, прислоненный к стене, стоял большой стенд, выкрашенный в небесно-голубой цвет. С правой стороны к нему были прикреплены проволокой четыре мешочка из целлофана, наполненные зерном. Один — маленький: столько зерна выращивала наша страна до революции. Мешочек побольше — производство зерна в настоящее время, и совсем огромный означал, сколько хлеба понадобится в будущем. Рост производства картофеля демонстрировали настоящими картофелинами, овощей — морковками. Труднее было показать животноводство. Пришлось из розовой пластмассы выпиливать фигурки лошадей, коров и овец. Особенно красивыми получились петушки.

Все, кто ни приходил в пионерскую комнату, хвалили семиклассников за интересные диаграммы, и семиклассники очень этим гордились, особенно Женя Мухин. Его руками был сделан и выкрашен щит.

Последнее время Женя стал внимательно приглядываться к отцу и оценивать все его поступки. Он все больше и больше убеждался, что отец человек, заинтересованный только в материальном благополучии своей семьи. Впервые у Жени возник вопрос, почему отец перестал считаться передовым рабочим. Болезненно переживал Женя и последний разговор с отцом. Виктор Андреевич наотрез отказался прийти на пионерский сбор и рассказать ребятам о своем заводе: о том, какие специалисты нужны заводу, какую продукцию выпускает завод сейчас и что будет производить в будущем.