Желтков промолчал. Ему очень хотелось пострелять из берданки.

Расставшись с Ремом, Желтков стал думать, где взять двадцать пять рублей.

О том, чтобы попросить деньги у матери, не могло быть и речи. «Одолжу у Птахи», — решил Валька.

Пообедав тем, что ему оставила мать, Желтков отправился к Мише. Вальке повезло. Мишку он встретил на улице. Птаха стоял с каким-то парнем лет семнадцати, курил и время от времени лихо сплевывал.

Заметив Вальку, Птаха снисходительно бросил:

— Привет ученикам восемьсот тринадцатой!

Желтков остановился на почтительном расстоянии.

Птаха пожал парню руку и сказал:

— Завтра узнаю. Может, возьмусь…

Парень ушел. Валька сделал шаг вперед:

— У меня, Мишка, дело к тебе…

— Ну, иди сюда. Чего боишься?

— Ты что, Мишка, на работу поступил? — нерешительно спросил Валька, стараясь придать голосу как можно больше учтивости.

— Не твоих мозгов дело! Говори, что нужно?

— Одолжи, Птаха, денег. Позарез нужна четвертная.

— Четвертная? Не больше, не меньше? Ишь, какой швыдкий!

— Понимаешь, очень нужны.

— Нет у меня денег.

— Нет?

Птаха почесал подбородок и загадочно сказал:

— На оборот дать могу…

Валька удивился:

— Как это на оборот?

— Известно, как на оборот, — ответил Птаха. — Сегодня взять, сегодня пустить в дело, сегодня же вернуть. Выручку себе. Процентов не беру.

— Как это пустить в дело?

— Дурак, идем покажу!

Валька не трогался с места.

— Пошли! Пошли! — подтолкнул его Птаха.

Полный смутной тревоги, Желтков шел рядом с Птахой.

— Мелкая ты тварь, Желток, — неожиданно сказал Птаха. — Все за Окунем бегаешь? Видал, как вы на машине к «Динамо» подкатили. И не стыдно тебе у чужой славы греться? К чужому рублю льнуть? Эх, ты!

Валька молчал.

— В отличники не вышел, так хоть гонор имей. Самолюбие, значит. Хоть фатеевскому отцу помогать бы стал. Все лучше, чем Окуневу пятки лизать.

— А откуда ты знаешь, что наши ребята Фатееву помогают?

— Как откуда! Сам участвую… — Птаха неожиданно осекся. — Только насчет этого в школе — молчок. Ясно?

— Ясно.

— Инвалид такое изобрел! — добавил Птаха.

Птаха и Валька подошли к кинотеатру.

— Вот!

— Что «вот»? — переспросил Желтков.

— Деньги будешь делать!

— Воровать?

— Дурак, — спокойно ответил Птаха, доставая из кармана пятирублевые бумажки. — Видишь, идут «Катька — бумажный ранет» и «Возвращение Василия Бортникова». На «Бортникова» не бери: погоришь. Бери на «Ранет». Середину, ряд десятый — двенадцатый. Шесть штук по пятерке. Пойди займи очередь. Только на восемь тридцать бери, слышишь? Иди, иди! Займешь очередь, приходи сюда.

Когда Желтков вернулся, Птаха вполголоса сказал:

— Просить будешь по десятке, а там сколько дадут. Сегодня и по десятке пройдет — суббота. Холодина, куда людям податься? Ясно, в кино!

— У кого по десятке-то просить?

— Ну, и олух ты, Желток! Билеты будешь перед началом сеанса продавать! Ясно? Ну, будь здоров! Перед сеансом встретимся.

…Птаха вернулся к кинотеатру в самый трагический момент: сержант вел Желткова в отделение милиции.

— Я… Я… Я свои продавал… — лепетал Желтков. — Я сам хотел пойти…

— Там и разберемся, — не сдавался сержант.

И в этот самый момент появился Птаха.

— Ты что это, сержант, парня схватил? — даже с некоторой строгостью спросил он. — Человек ждал, ждал меня, не дождался. Небось, дурак, уже продал билеты? — обратился он к Вальке. — Сказал тебе, что приду…

— Я не продал, я только хотел… Вот они, билеты…

— А ты что, знаешь его, Птаха? — спросил сержант.

— Слышишь, Валька, сержант веселый человек! Я иду в кино со своим одноклассником, а он спрашивает, знаю ли я тебя!

— Пойдем, Желток, а то опоздаем.

Птаха потянул Вальку за руку.

— Ну, если так, — сказал сержант и отпустил Валькину руку.

— Привет, «Бумажный ранет»! — весело крикнул Птаха сержанту на прощанье. — Ворона! — прошипел он Вальке, когда они очутились от сержанта на далеком расстоянии. — Парился бы сейчас в детской комнате. Мамашу бы потянули. Где билеты?

Валька протянул скомканные билеты. Его все еще трясло.

— Постой здесь! — крикнул Птаха и снова юркнул в толпу. Он вернулся минуты через три.

— Порядок! Потопали отсюда!

Ребята вышли к трамвайной остановке и остановились у аптечного киоска, который уже был закрыт.

Птаха достал из кармана деньги и пересчитал.

— На первый раз прощается. На, держи! — приказал он и стал отсчитывать: — Пять, десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять… На еще два рубля! Ну, прощай!

По дороге домой, проходя темным, тихим переулком, Валька мечтал.

…Валька мечтал о том, как завтра он будет палить из берданки, как они — он и Рем — зайдут в закусочную, закажут обед, пиво. И вдруг Желтков увидел, что ему навстречу идут Фатеев, Мухин и Никифоров. Встречаться с ними Вале не хотелось, и он юркнул в ворота какого-то дома. «Хорошо бы, не заметили!» Прошла первая минута, другая… Желтков выглянул из-за створки ворот и отшатнулся: ребята остановились как раз напротив. Они о чем-то горячо спорили, махали руками, но слов Валька расслышать не мог.

«А что мне их бояться? — вдруг подумал Желтков. — Возьму да выйду! Может, в этом доме у меня родственники живут? Ходил к ним, вот и все!»

Валька толкнул створку ворот. Скрипнули петли, и Валька, испугавшись скрипа, вновь спрятался.

Во двор, где спрятался Валька, урча, въезжал грузовик. Машина бортовым замком задела за ворота. Столб, на котором была укреплена створка, укрывающая его, закачался. «Еще придушит здесь!» Желтков выглянул и обрадовался: ребята ушли. Валька вышел на улицу, наведался в боковой карман: деньги были на месте.

Чего Желтков совсем не ожидал — несмотря на поздний час, Рема дома не было. Дверь ему открыл сам академик.

Валька уже хотел уйти, но Игнатий Георгиевич задержал его:

— Постойте, молодой человек. Мне хочется вам кое-что сказать.

Желтков робко переступил порог. В это время раздался телефонный звонок. Вернувшись из кабинета в прихожую, Игнатий Георгиевич, надевая калоши, сказал:

— Видите ли, я рассчитывал с вами поговорить, но мне надо срочно ехать. Если вы, милостивый государь, согласитесь проехать со мной в машине…

«Милостивый государь» и успокоило и даже развеселило Желткова.

— Я с удовольствием, только вот Рем меня будет ждать.

— Не велик барин! Подождет. Да к тому же я попрошу шофера привезти вас обратно.

В машине Игнатий Георгиевич и Валя разместились на заднем сиденье. Автомобиль бесшумно тронулся и скоро, разбрызгивая снежную кашицу, вырвался на широкое шоссе.

— Видите ли, — начал академик, — я хотел поговорить с вами о моем внуке, о Реме. Он, безусловно, способный юноша, но ему нужно благотворное влияние коллектива. Я вижу, вы ходите к нам чаще других. Должно быть, дружите. Между нами говоря, я надеюсь, что вы лично повлияете на него, на формирование его характера.

Если бы было хоть чуточку посветлее, Игнатий Георгиевич непременно заметил бы, как лицо Вали стало сначала розовым, а потом пунцовым от стыда: если бы академик знал, какую жалкую роль играет он, Валька, при Реме!

Окунев, ничего не заметив, продолжал:

— Постарайтесь направить его энергию на разумные занятия. Ведь сколько вокруг дел…

Валька уже не слушал академика. Вспомнились все прежние обиды и унижения, вся ложь, которой он сам себя опутал. «Нет! Не нужны мне никакие «Любители», никакие берданки! Никогда я больше не приду к Рему!» — твердо решил он.

Автомобиль свернул в Харитоньевский переулок и остановился у здания Академии сельскохозяйственных наук.

— Отвезите, пожалуйста, молодого человека ко мне домой, — попросил Игнатий Георгиевич шофера.