— Значит, вы против регистрации брака, Халима-ханум? Почему?

— Потому что штамп в паспорте может соединить отнюдь не любящих, а даже душевно далеких людей. Мало ли таких случаев? Родители выдавали девушку за человека, которого она знать не знала. Сваты принесли денежный подарок, голову сахара — и сговор готов. Теперь сделать хоть шажок в сторону для нее уже преступление. Женщина попала в пожизненное рабство. Не так ли, Билал?

Тот солидно откашлялся.

— По-моему, женитьба не только биологическая потребность, но и социальный фактор. Полагаться на одно взаимное тяготение полов неразумно. Кампанелла в «Городе солнца» утверждал, что семью надо создавать по совету медиков, обеспечивая тем здоровое и активное потомство. Ну а всевозможное приукрашивание внешности косметикой и нарядами у Кампанеллы не только порицалось, но и жестоко наказывалось. Даже смертной казнью.

— Почему?!

— Потому что все силы человека должны расходоваться на полезный труд. Обезьяньи повадки рискуют перейти к детям. Это опасно для общества.

Кажется, Халима была повергнута в некоторый испуг таким бесстрастным объяснением. Мне захотелось приободрить ее.

— Ну, подобные меры в наше время излишни! Что плохого в том, если женщина нарядна и привлекательна? Хотя главное, разумеется, во внутреннем содержании человека. Каков он как личность?

Халима слушала меня молча, опустив глаза.

— А какое место ты отводишь любви? — не унимался Билал, который обожал отвлеченные споры.

— Любовь извечна. И каждое поколение убеждено, что именно оно восстало за попранное право.

— Но, состарившись, родители принимаются ущемлять права детей, не так ли?

— Это пережиток, — снова самоуверенно вмешалась Халима, — который держится еще в селениях, но в городе давно исчез без следа.

— Ой ли?

— Конечно. Моя мать, например, меня не принуждает.

— Но все-таки делает известные внушения? — настаивал я. — Убеждает, что будущий муж должен обладать тем-то и тем-то?

— У нас получился не разговор, а целое социологическое исследование, — сказал Билал. — Влюбленные обо всем этом не пекутся!

— Если мама что и говорит, то лишь по привычке, исполняя долг, — досадливо настаивала Халима. — Она вовсе не требует от меня повиновения.

— Значит, ты свободна в своих поступках?

— Абсолютно свободна.

— А что, если и твоя мать решила руководствоваться подобным принципом? — едко спросил я. — Если она гнет свою линию и направляет твою судьбу, как находит нужным?

— Не ставь Халиму в трудное положение, Замин. Ответить на такой вопрос вовсе не просто, — прервал меня Билал с некоторым беспокойством.

Но Халима уже сама круто изменила направление разговора, который изобиловало тайными намеками, понятными лишь нам двоим.

— Я хотела бы найти работу себе по вкусу.

— Вы ведь педагог, Халима?

— Да. Но мне не нравится моя профессия.

— И все-таки пошли в этот институт? — удивился Билал.

— Меня привлекла веселая студенческая жизнь, а вовсе не будущее занятие.

— Гм… странно. А что бы вы хотели для себя сейчас?

— Право, не знаю. Любая служба кажется мне скучной.

— Странно, — снова повторил Билал. — Я вот жду не дождусь, когда начну наконец самостоятельно работать. А ты, Замин? Тебе нравится быть шофером?

— Он вовсе не шофер, — живо отозвалась Халима. — У Замина диплом механика широкого профиля. Почти инженерное образование.

— Давайте не будем меня обсуждать, — решительно прервал я.

— Ах, меня вечно преследуют неудачи! — воскликнула обидчиво Халима. — Что ни задумаю, получается наоборот.

Билал рассудительно покивал:

— К сожалению, иначе и быть не может, дорогая ханум.

— Но почему же?

— Потому что вы пытаетесь плыть против течения и не хотите исполнять элементарных требований. Социальное бытие, как и биологическое, построено на определенных законах. Ничего не поделаешь!

— Когда человек вписался в эти законы, он жизнерадостен и полон жажды деятельности, — с охотой подтвердил я.

— Да вы сговорились, что ли, укорять меня?

— Просто у нас совпали мнения. Билал рассуждает как теоретик, а я с практической точки зрения.

— Выходит, одна я беспочвенная мечтательница? — Голос ее дрожал от сдерживаемого плача.

— Что вы, Халима! — поспешно сказал сердобольный Билал. — Вы так молоды, так хороши собою… Перед вами будущее!

— Не утешайте.

Она улыбалась и лила слезы одновременно. Оказывается, бывает и так. Поспешно сдернула шубку с гвоздя и, едва попрощавшись, исчезла в морозном тумане.

Нам с Билалом оставалось только смущенно переглядываться.

Меня поджидала еще одна неожиданность. На следующий день дежурный диспетчер не выписал путевые листы моей бригаде. Ахмед, Солтан, Фаик праздно толкались в конце коридора. Ахмед первым заметил меня.

— Слыхал, Замин, о новом распоряжении?

— Каком еще?

— Бригаду собираются перебросить в другое место.

— А как же Боздаг?

— Говорят, появилось более горячее место.

— Мы не пожарные, свой объект не бросим.

Я пустился на поиски Галалы. Поймал его у дверей бухгалтерии.

— Почему нашу бригаду не пускают в рейс?

Он помял большим пальцем нижнюю губу, тихонько присвистнул и по-приятельски подхватил меня под руку.

— Торопыга ты, Вагабзаде. Не приложу ума, как вытерпел девять месяцев в материнском чреве? К лицу ли бригадиру мельтешить, суетиться? Какой пример подаешь водителям? Наберись терпения, все объясню.

— Что опять стряслось? Почему наши ребята без дела слоняются?

— Нет, ты меня прямо смешишь! «Наши ребята»… За родных их считаешь, что ли? Они отцу-матери неважные сыновья. А уж тебе и подавно не братаны! Уважения от них не дождешься.

— Пусть добросовестно работают. Большего мне не надо.

— Зато им от тебя требуется кое-что побольше. Копейку за рейс срезал — значит, кровную обиду нанес!

— Кому это я срезал копейки?

— А на целый месяц посадить ребят на голую зарплату что, по-твоему?

— Сами знаете, работа на Боздаге не сдельная.

— Я-то знаю… Послушай, ты откуда родом?

— Какое это имеет значение? Из Азербайджана, вот откуда.

— Думаешь, я ищу национального героя? Мне просто интересно, кто твои родичи: сунниты, шииты?

— Никакой я не суннит!

— Откуда тогда такое упрямство. Ты же чистой воды самодур. — Галалы говорил таким добродушным тоном, словно был моим дядюшкой и каждое его слово должно идти мне на пользу. — Ах, парень, парень, еще не знаешь, что за варево в котле, а уже просишь ложку. Ты оглянись хорошенько, поинтересуйся, чем живут люди вокруг, о чем между собой толкуют? Разве сидеть за рулем бронемашины и водить мирный грузовичок одно и то же? Да теперь за рупь родную мамашу облапошат! Ты думаешь, стоит лишь крикнуть: «За мной!» — и все кинутся, как на передовой, в атаку?

Речь Галалы текла бесконечно, пар от дыхания не иссякал, и иногда его сухой черный лик целиком заволакивало морозным туманом. Он как бы исчезал из моих глаз.

После январских снегопадов наступила оттепель. Небо освободилось от провислых туч, ветерок ласкал по-весеннему. О зиме напоминали только крепкие утренние заморозки, когда до дна промерзали лужи да забирался под пальто озноб. Видимо, в горах снова бушевали метели.

Стремясь поскорее получить от Галалы официальную бумагу для диспетчера, я незаметно подводил его все ближе к дверям кабинета. Тем более что он с удовольствием продолжал свою откровенную болтовню. Галалы был хитрой лисицей, в присутствии третьего рта бы не раскрыл. Он обожал сплетни, злословье, но только с глазу на глаз. Все вызывало его брюзжание: работа, жена, собственные дети. В человеческое бескорыстие он начисто не верил, ум путал с ловкостью, совестливость называл выдумкой для дураков.

Улучив момент, я спросил с невинным видом:

— Почему нам задерживают путевые листы?

— Кто задерживает?