— Веду дневник с первого дня войны. Чьих только имен в нем нет! Услышу что-нибудь интересное и записываю. Много тетрадей уже накопил.

— Стоящее дело, — одобрил я. — Жалею, что мне не пришло это раньше в голову. Казалось, память удержит все до мелочей. А теперь вижу: нет, годы сильнее памяти.

То, что я похвалил его дневник, привело Икрамова окончательно в хорошее настроение.

— Никогда не обманывался в своем чутье. Ты мне понравился с самого начала. Прости, что устроил тебе небольшую проверку. Теперь вижу, совесть в тебе есть. Так что ты привез? Груз от нефтеразведчиков или левые фрукты?

— Ни то и ни другое. Поврежденные моторы в ремонтные мастерские Азэнерго.

— Накладная с собой?

Я протянул. Он близко поднес бумажку к глазам, сощурился, вчитываясь.

— Все правильно. Молодец, племянник! Ты очень мне помог своей инициативой. Я ведь еще и председатель местного комитета. Пытаюсь доказать руководству, что мы не выйдем из прорыва, пока не наладим транспортировку грузов в обе стороны. Ты начал большое государственное дело!

Я несколько растерялся от такой оценки. Ничего подобного мне не приходило в голову. Хотел подсобить старому другу, вот и все.

— Товарищ Икрамов, это было предложение Алы-киши. Мы часто так делали с ним на прежней работе…

— Вот и я твержу: кто поумней, давно догадался. А они уперлись: нет условий, нет инициаторов… Теперь докажем, что есть!

Вдруг небо вспыхнуло, как на фронте, когда взрывалась осветительная ракета и щупальца прожекторов принимались обшаривать темную землю, отыскивая одну-единственную машину…

Широкий луч, который сейчас полоснул небо, до нас не дотянулся, не задел двор автобазы. Он вонзился в склон холма и стал похож на поток прозрачной воды, омывшей сухие пыльные травы.

Икрамов заторопился, согнул тетрадь пополам, засунул в карман.

— Завтра же донесут, что мы с тобою шептались. Глаз с меня не спускают, я у них в печенке сижу!

— А что дурного мы говорили?

— Ничего. Но у них хорошее поменялось местами с плохим. Пока что не распространяйся о нашей беседе. Прощай!

Открывая ворота, охранник покосился на свертки, которые мне дала с собою мать.

— Давно у нас работаешь? Что-то в лицо не узнаю.

Я положил свертки на землю и полез за удостоверением.

— Не надо, — отмахнулся охранник. — Что несешь?

— Ничего.

— Ничего в газету не заворачивают.

— Это просто подорожники. На двоих.

— Вот и давай один мне.

Я рывком вытащил удостоверение, сунул ему под нос:

— Я здесь работаю.

— Ну и что из того? Заглядывая в пропуска, детей не прокормишь, парень. Лучше пошарь у себя в кармане. Сменюсь, еще успею на вечерний базар.

Наконец-то я его понял и вытащил горсть мелочи:

— Видишь? Все мои капиталы.

— Как же так? Ты не из бани вышел, а груз привез… — Со злостью добавил: — Пусть провалится тот, кто еще раз отомкнет тебе ворота! После семи часов вечера я не обязан впускать машины, запомни это. — Вдруг он заметил куриную ножку, прорвавшую газетную обертку. Умильно проговорил: — Сама в руки просится, голубушка…

Я отдал ему одного цыпленка.

— Ладно, парень, когда я на дежурстве, рассчитывай на меня. Поладим.

— Вы меня вызывали, товарищ начальник?

— Проходи.

Сохбатзаде не взглянул в мою сторону, и я решил, что он забыл, как приветливо встретил в первый раз. Или ему уже напел Галалы, который накануне грозил: «Прогулял один день — по советскому законодательству можем уволить!» Я не очень удивился, если бы Сохбатзаде встретил меня криком, швырнул под ноги трудовую книжку: «Пиши заявление и убирайся!» Но он продолжал заниматься делами.

Я сделал шаг вперед, поглядел в окошко. Сохбатзаде поднял голову.

— Садись. Знаешь, зачем позвал? Буду с тобой ругаться.

От его спокойного, даже ласкового тона на душе у меня полегчало.

— Если бы за дело, товарищ начальник.

— Конечно, за дело. Я несу ответственность за несколько сот человек. Мне шутить некогда. Так где ты болтался с машиной почти трое суток?

— Ездил по командировке, к бурильщикам.

— Тебя направили от силы на полтора дня. А остальное время?

— Разрешите, расскажу все по порядку.

— Сначала подсчитай и скажи: трое суток это сколько часов?

— Сорок восемь.

— Однако ты не силен в арифметике.

— Один день был выходной.

— Вижу, подготовился к оправданиям.

— Хочу дать точную информацию.

— Здесь не бюро погоды, нас не надо информировать о прошлогоднем снеге!

— Помните, когда я поступал на работу, вы пожаловались, что план по тонно-километрам не выполняете? Вот я и решил…

— Считаешь, что дорос решать самостоятельно?

Он казался мне не столько рассерженным, сколько огорченным. Я начал верить, что в самом деле совершил проступок, прихватив груз.

— К сожалению, у каждого человека мозг не более килограмма…

— А сердце с кулак, так ведь? Ну хватит состязаться в острословии… — Он приподнялся, словно собираясь с силами, чтобы сообщить мне свое решение.

В этот момент дверь приоткрылась и секретарша почтительно проговорила:

— Извините.

Я и не знал, что у нее может быть такой сладкий голосок. Грубо и недовольно она только что пыталась выяснить, зачем какой-то шоферюга прется к начальству. Потом разыскала в своих небрежных записях, что я пришел по вызову, и, как говорится, прикусила язык.

Секретарша мягким движением взяла грушевидный стаканчик-армуду из-под чая, неслышно испарилась.

Начальник вышел из-за стола. Сидя, он казался крупным мужчиной, на самом же деле был низкого роста, с очень широкими плечами и непропорционально большой головой, которая сидела впритык к туловищу на короткой шее. В движениях он был вкрадчив: двигался мягко, будто скользил.

Эта неслышная походка невольно насторожила меня. Вспомнилось мамино выражение: приближению мужчины должен предшествовать звук его шагов. Впрочем, времена переменились. Если раньше была в почете сила мышц, то теперь важнее сила ума.

Он уселся напротив, и секретарша явилась вовремя, чтобы подать каждому по полному стаканчику чая. Она несла их на вытянутых руках, вихляя бедрами.

— Итак, за какую инициативу ты ратуешь?

— Инициатива — это слишком громко… Просто подумал, что попутный груз плану не повредит, ведь так? А вот и оплата. — Я снова достал бумагу.

— Хорошая мысль!

У начальника автобазы, видимо, пропало желание меня пушить или наказывать. Хотя возможность увольнения меня отнюдь не испугала. В глубине души я даже ощутил радость, словно сама судьба указывает обратный путь в селение. Живя там, я избавлял Халлы от ревнивого беспокойства. Да и вид односельчан на этот раз приободрил: все стали одеваться чище и моднее. В районе появилось много машин; опытному шоферу всегда бы нашлось приличное место.

Единственно, не хотелось возвращаться с плохой характеристикой. Даже если промолчу, худая молва рано или поздно достигнет родных мест. Неудобно было бы и перед директором техникума, который так хлопотал, так пекся обо мне. Его жена немедленно преподнесет эту новость Халиме, та тоже искренне огорчится.

Сохбатзаде молча ждал моих пояснений. Я продолжал, обдумывая каждое слово:

— Здесь нет никакого открытия. Нужна некоторая организационная работа, вот и все. Нашей автобазе следует договориться заранее с предприятиями тех районов, по которым планируются рейсы. Тогда каждый шофер работал бы по четкому графику: знал, какие грузы повезет в Баку на обратном пути. Это должно значиться в его путевке.

Сохбатзаде проследовал своей бесшумной походкой к железному сейфу, достал географическую карту Азербайджана, расстелил на столе. На ней были нанесены красным карандашом многочисленные кружочки.

— Видишь? Это объекты, которые мы обслуживаем по республике. Да если хотя бы из половины мест наладить попутный подвоз ранних овощей и фруктов… Знаешь, что получится? Мы перевыполним план раза в два-три по всем показателям!