— Муэллиме![2] Замин мой родственник…

— Слышать ничего не хочу! Пусть придет отец, с ним побеседуем. А я-то удивляюсь, почему наша отличница стала такой рассеянной? И о чем за ее спиной подружки шушукаются?

— Муэллиме, — вмешался было я.

Она обернула ко мне белесое лицо, пылающее сердитым румянцем.

— Вымахал ростом в чинару, а ума не нажил? Не понимаешь, что вертеться возле дома, где живут одни девушки, зазорно? Где учишься? Кто ваш директор? Кем ты приходишься Мензер? Ну?!

Я еле сумел вклиниться в сбивчивую речь:

— Муэллиме, ты сама не даешь сказать слова…

— Вот как? Ну и воспитание! Мы за одним столом не сидели, чтобы мне «ты» говорить. Откуда этакий нахал взялся?

Я счел благоразумным отозваться лишь на последний вопрос.

— Из деревни. С поручением от отца Мензер.

— А теперь передай ему мое поручение немедленно явиться.

Мое сердце исполнилось отваги. Я понял, что, кроме меня, защитить Халлы некому.

— Честь Мензер для меня дороже всего на свете! — пылко воскликнул я.

Она проворчала:

— У тебя одна Мензер на уме, а я отвечаю еще за сотню девушек. Мне доверили своих дочерей родители.

— Если нельзя, я не приду больше никогда. Но несправедливо думать плохое о Мензер. Поверьте, муэллиме.

Она несколько смягчилась.

— Девушкам кажется, что в городе они вольные пташки. А волей тоже надо уметь пользоваться. Не переступать дозволенного. Ты ведь не хочешь, чтобы поползли грязные слухи о Мензер?

— Да за что?! Кто посмеет?

— Ах, братец, знаешь, как джейраны бегут? Один бросится со скалы — и все следом. Дурное слово не остановить, если уж сорвалось с губ.

Я не мог не согласиться и сокрушенно кивнул. Она окинула меня еще раз внимательным взглядом, круто повернулась, не прибавив ни слова, ушла. Ее башмаки дробно застучали по лестнице. Мне не приходило в голову, что эта женщина, по-простонародному повязанная белым шерстяным платком, одетая хоть и опрятно, но без всяких претензий на моду, не просто служащая педагогического техникума, а его директор. Несмотря на зычный резкий голос, она пробудила во мне симпатию и доверие.

Я медленно, понуро удалялся от общежития, поминутно оглядываясь. Нет, никого не видно.

Заскрипела боковая калитка. Выскользнула фигурка, закутанная в длинную шаль, только глаза выглядывали.

— Вы Замин?

— Я.

— От Мензер. — Она сунула мне в руку клочок бумаги и исчезла.

Только отойдя подальше, скрывшись за пригорком, я осмелился развернуть записку. Вот что в ней было написано: «Дорогой гага! Завтра после занятий жду тебя возле детского дома. Сюда больше не приходи. И не обижайся на нашу директоршу; такой уж у нее нрав! Жду».

Лекция длилась два часа. Мы изнывали в душной комнате, стены которой были сплошь увешаны схемами и чертежами. Но разве поймешь мотор машины только по рисунку? Настоящая учеба начиналась во дворе, возле старенького автомобиля с кузовом, крытым брезентом. Я любил эти практические занятия, но сейчас мысли мои рассеивались. Вновь и вновь перебирал в уме слова сердитой голубоглазой женщины о соблазнах девичьей свободы и о больших бедах, начало которым кладет иногда сущий пустяк.

Я сел за руль, включил скорость, выполнил программу урока без запинки, но как-то машинально. Слова сердитой директорши продолжали звучать в ушах и казались мне частями разъятого целого, наподобие тех унылых настенных чертежей, которые никак не хотели складываться в моем мозгу в стройный разумный автомобильный мотор. Однако, взявшись за руль, я мгновенно успокоился. Уже не думалось, из чего состоит коробка скоростей. Я становился повелителем машины и легко, плавно переводил ее с первой скорости на вторую. Может быть, нечто подобное происходит и в жизни?..

Инструктор громогласно убеждал нас:

— Первое условие профессии водителя — уверенность. Сев за руль, ты должен отключиться от всего другого. Помните: автомобиль и ты — нераздельное целое. Рассеянность водителя то же, что неполадки в моторе. Возьмем такой пример. Отдаленная пустая дорога. Неожиданно перед машиной возникает яма. Надо сохранять хладнокровие, убавить газ, переключить скорость. Испугаешься, запаникуешь, руль вырвется из рук, и машина полетит вверх тормашками в канаву!.. Объясняю еще проще. Вот вы от кого-то удираете. Бежите изо всех сил. На пути довольно широкий арык. Как поступить? Замедлить бег? Осмотреться? Ни в коем случае. С ходу перепрыгнуть. У жизни суровые законы: кроме движения вперед, иного пути она не признает!

Мне показалось, что инструктор говорит для одного меня. Каким-то таинственным образом он проник в мою душу, вызнал все мои сомнения, колебания и таким способом решил наставить и подбодрить. Только фамилии моей не назвал.

Я медленно брел по улицам, приближаясь к детскому дому. Не сердится ли на меня Халлы? Ведь я стал причиной ее неприятностей. Может быть, меня ждет суровая отповедь, даже прощание с нею? Скажет: «Вот что, братец Замин, ты сам убедился, что любовь с учебой не совмещаются. Придется нам расстаться на время. Я не говорю, что навсегда. Настанет день, когда мы оба получим дипломы и сможем решить, как нам поступать дальше. Мы будем уже взрослыми, никто не станет больше упрекать нас…»

Придется выслушать это все с каменным лицом, опустив голову. Разве я смогу ей возразить? Сказать, что она ищет просто повода порвать со мною? Да чем уж я так привлекателен для молодой умной девушки? Тратить время на оборванца, который считает за удачу донашивать чужой пиджак? Не лучше ли перенести благосклонность на хозяина этого пиджака? Если по правде, то даже Табунщик достойнее меня. У его отца не было своего ослика, чтобы свезти зерно на мельницу, а сын нынче распоряжается целым табуном отборных коней. На котором захочет, на том и поскачет. Кому хочет, тому и даст лошадь вспахать огород, перевезти сено. Все в этом нуждаются, и Табунщик стал заметной персоной в колхозе. Дом успел выстроить, какой его деду-бедняку и не снился никогда…

Мрачные мысли утягивали меня все глубже, словно в омут, откуда самому мне ни за что уже было не вырваться.

Пронеслась мимо машина, обдав резким запахом бензина. Я очнулся и посмотрел ей вслед. Она была новенькая, даже без номера. Эх, мне бы сесть за ее руль! Горя бы не знал. Промчался как птица и Табунщика утопил бы в пыли. Мало я, что ли, глотал пыль из-под копыт его коня? Что он воображает, и горы для него низкие?..

Нет, рано я упал духом. Не так уж далеко до того счастливого дня, когда посажу Халлы в свою кабину. Мы умчимся за город и на ровной шоссейной дороге станем обгонять не только тяжелые грузовики, но и проворные легковушки. Все покатаю по очереди — мать, детишек, соседей. Пока сами не запросят: «Хватит, гага, спасибо тебе!» Наверно, и заработок будет неплохой. А всякий раз, возвращаясь из рейса, по пути стану класть в кузов два-три камня, пока за год не наберется на целый дом. Обязательно двухэтажный, чтобы и матери было не тесно, и нам с…

Оказывается, я уже стоял перед детским домом, а навстречу, торопясь, шла девушка в шали. Я ее узнал, и она узнала меня. На этот раз под шалью скрывалась Халлы.

Ее рукопожатие показалось непривычно крепким; она прямо-таки стиснула мою руку. Своей бледностью и рассеянной, смутной улыбкой она была похожа на плохо выспавшегося человека: веки ее припухли, голос слегка охрип.

— Явился, как приказано, — отрапортовал я шутливо.

— А без приказа не пришел бы? — Она была серьезна.

— Боюсь, что нет. Директорша нагнала такого страху! Я очень за тебя тревожился, Халлы. Хотя под конец, кажется, смягчил педагогического дракона.

— Она вовсе не злая женщина. Но есть девушки, с которыми никакого терпения не хватит. Она расстроилась, что я могу оказаться подобной им. Поверь, она желает нам только добра! Вот ты говорил о моих косах. В первый же день некоторые девушки сами отрезали их ножницами — лишь бы поскорее избавиться от всего прежнего в своей жизни. А потом еще начали и лицо краской мазать…