— Как дела, малыш?

Он солидно отозвался:

— По выходным дням возим камень для школы. У меня последний класс. Окончу школу и пересяду с арбы за штурвал самолета! Вот увидишь.

Я спросил о Садаф. Амиль надулся, проворчал:

— Не балуй ее, пожалуйста. И так всем надоела. Скоро на голову сядет.

— Вот уж не ожидал таких слов от тебя. Она же наша сестра. Младшая!

Я видел, что мать права, жалуясь на их нелады. Попробовал отшутиться:

— Ну и грозен ты, братишка! Не стыдно обижать девочку?.. Ладно. Скажи лучше, Мензер-муэллиме тоже едет с вами?

— Она на последней арбе.

— Тогда трогай, не держи напрасно буйволов под ярмом.

Амиль проворно вскочил на дышло.

В следующей арбе никого из мальчиков я не узнал в лицо. Они были совсем маленькими, когда я уходил на фронт. Еще в школу не ходили, наверно.

Наконец со мною поравнялась последняя арба. Она была нагружена не камнем, а дровами. Девочки сидели поверх поклажи. Все в красных платьях, и между ними одно черное пятно. Словно горный мак с багряно-алыми лепестками и пестиком посредине. Садаф сидела отдельно, рядом с возницей, свесив босые загорелые ноги.

Я выбежал на дорогу и, раскинув руки, преградил путь арбе.

— Замин! — раздался протяжный крик Халлы.

Нет, это был не зов или нетерпеливый оклик. Халлы будто торжествовала и спешила всем сообщить: это моя находка! Только моя! Не протягивайте рук. Я не стану ни с кем делиться.

Легкая как пушинка, Садаф спрыгнула с арбы, повисла у меня на шее. Она никак не хотела разомкнуть объятий. Тонкие пальчики сошлись на моем затылке. Она захлебывалась счастливым смехом.

— Гага! Дорогой гага!

Увертываясь, как мог, от копны пушистых волос сестренки, я упорно искал глазами ту, которая раньше всех выдала себя радостным возгласом. Но ее не было среди девочек в красных платьях. Лепестки остались без пестика. Место посредине опустело.

Вдруг я почувствовал: Халлы за моей спиной.

Видимо, она недавно умылась и расчесала влажные косы. Рядки от гребешка еще виднелись на черных тугих волосах. Щеки ее были свежи, румяны. Глаза молодо искрились, подобно живой струе родника.

— Добрый день… Я не сразу узнал вас, Мензер-муэллиме!

— А я узнала. Догадалась по машине. В нашем районе таких мощных грузовиков нет.

Садаф, все еще нежно теребя меня, проворно обернулась:

— В районе нет и такого парня, как мой гага! Мой родной, мой единственный гага!

Возница-сверстник подначил:

— А что скажет Амиль?

— Гага отлупит его хорошенько, вот и все.

— Пожалуй, я тоже могла бы не узнать, если бы мы столкнулись в толпе, — продолжала Мензер, не отводя от меня задумчивого взгляда. — Твой гага очень возмужал, Садаф!

Мне хотелось ответить, что она, напротив, заметно помолодела и ничем не отличается от старшеклассниц, как глаза увидели черный пиджак, накинутый на ее круглые плечи. Мне он показался до боли знакомым, хотя изрядно выгорел и потерся. Только пятнышко на левом лацкане хранило прежний цвет, словно значок откололи совсем недавно. Мне и значок вспомнился: дядя Селим носил изображение пропеллера.

Мензер проследила мой взгляд, скосив глаза на грудь. Как в прежние времена, ее лицо и даже шея залились густым румянцем.

— Не хочу вас задерживать, — поспешно сказал я. — Садитесь, пожалуйста. Охотно подвезу всех.

Садаф первая завизжала от восторга:

— Девчонки! Залезайте в кузов! Гага нас покатает.

Все заспешили, стали толкаться плечами и локтями, сгрудились, словно овечья отара на узкой дороге. Возница с завистью проводил их взглядом и сердито хлестнул волов. Мы посторонились. Арба важно проехала мимо.

Я старался не смотреть больше на Мензер. Опустив голову, почти бездумно, я разглядывал странные фигуры, которые образовывало переплетение многих следов на мягкой дорожной пыли.

— Замин, почему ты замешкался? Девочки ждут.

Мы шли рядом, и, почти бессознательно, я взял ее за руку. Дрожь прошла по ее телу. Она зябко засунула обе руки в карманы пиджака.

Раздался звонкий голос Садаф:

— Братик! Ты идешь очень медленно. Догоняй нас!

Они пустились по дороге вслед за арбой, подымая серое облачко пыли. Обиженный их легкой изменой, молодой возница не захотел остановить упряжку и продолжал нахлестывать буйволиные крупы. Девочки со смехом и визгом гнались за ним.

Мы шли молча, не прибавляя шагу. Наконец Мензер заговорила:

— Раз ты снова сел за руль, мог бы вернуться домой. У тебя нет такого желания?

— Еще не обдумал хорошенько.

— Об истории с селем слыхал?

— Спасибо, муэллиме, даже не знаю…

— Чего не знаешь?

— Как выразить благодарность за помощь!

— Ты привез недостающую сумму?

— На этот раз нет… Я совсем недавно на работе.

— Эх, Замин. Разве об этом речь?

— Сколько мать задолжала колхозу?

— Почему ты решил, что это только ее долг? Когда у тебя портится деталь в машине, разве ты покупаешь новую за свои деньги?

— Но машина государственная!

— А ферма колхозная.

— И все-таки прошу вас, муэллиме, — потупившись, настаивал я. — Когда первая стрела послана, лук не прячут. Вы начали этот разговор, пожалуйста, договаривайте.

— Ты уже стал называть меня на «вы», Замин? Я для тебя только школьная учительница? Неужели придет пора, когда окликнешь по фамилии?

— Что ты говоришь, Халлы!..

— А вот этого прозвища я больше не заслуживаю. Знаю, как виновата перед тобою. Из-за меня ты покинул родной дом. Бог знает где скитаешься…

И я начинаю понимать кое-что. Но не все.

— За тебя есть теперь кому подумать. Люди солидные, с чинами… Твоя будущая теща послала недостающую сумму. Ты не мог об этом не знать.

— Но я действительно не знаю! Какая еще теща?!

— Садаф решила обо всем написать тебе, но не знала точного адреса. Направила письмо директору техникума, как раньше, когда ты еще учился там. А конверт, видимо, вскрыли. И тотчас переслали всю сумму. Мне удалось утаить это от тети Зохры, для нее непереносимый удар принять помощь от людей, которые ей не нравятся.

Не помня себя, я схватил Мензер за плечи, принялся в бешенстве трясти. Она отшатнулась, пыталась вырваться. Глаза ее стали круглыми от изумления и испуга, в них промелькнуло выражение трогательной женской беспомощности перед гневом мужчины. Но и нечто мстительное, злорадное пополам с нежностью и состраданием.

— Да что же это! Не может быть… — Простонал я, словно опомнившись и бессильно уронив руки.

— Садаф сохранила почтовую квитанцию, Замин.

У меня язык не поворачивался расспрашивать о подробностях.

— Прости, Мензер, за грубость.

— Не думай об этом… Ну и силушка у тебя, Замин!

— Ну уж на тебя-то у меня сил хватает, — усмехнулся я.

— А вот не хватит!

Она шутливо толкнула меня в грудь. Я тотчас обхватил ее обеими руками, крепко прижал к себе. Как благоухали ее волосы! Поздней ромашкой, спелыми колосьями. Будь моя воля, никогда не разомкнул бы объятий.

Я очнулся от подавленных всхлипываний. Халлы плакала и пыталась освободиться. Арбы давно исчезли из глаз, пыль улеглась, и в предзакатной прохладе жаворонки выбирались вприпрыжку из кустов, склевывая на колеях раздавленных колесами кузнечиков.

— Уже поздно, Замин. Тетя Зохра станет тревожиться.

— Не беспокойся. Арбу мы обгоним в любом случае!

Я возвратился в сумерках, и мать даже слышать не захотела о немедленной обратной дороге. Поразмыслив, я решил отправиться на рассвете.

Снова мирный вечер, будто я перенесся в далекое детство. Он начинается по обычаю с мычания стада, возвращающегося с пастбища. Затем сгустившийся мрак пронизывает искры из разожженных очагов, а тишину нарушает редкий лай сторожевых псов.

Наш дом так плотно набили соседи, что я потерял счет гостям. То и дело раздавалось:

— Совсем возвратился?

— Нет, почему оставляешь надолго Зохру?