— Успокойтесь, пожалуйста!
— Неужели смогу молча смотреть на горе собственного ребенка? Чтобы тем, кто этого пожелал, самим пережить такое. Проклятые завистники! Красота моей дочки у них как бревно в глазу! Злятся, что от женихов отбоя нет; чуть не всякий день стучатся в двери, просят, умоляют…
— Просят, так отдайте.
— Надо знать кому. Она у меня не детдомовка! Не спешу к чужим вытолкнуть.
Меня охватило любопытство: так ли на самом деле обстоит дело с Халимой, как расписывает ее мамаша? Вправду ли та собралась замуж?
— Институт окончила, встала на ноги, чего же ждать?
— Какой ты быстрый! Девушке надо осмотреться. Это нас выдавали совсем зелеными, ничего не успевали повидать в жизни.
— Вы хотите, чтобы у Халимы было по-иному?
— Разумеется. Пусть поживет свободно, повращается в обществе. Полюбит кого-нибудь, узнает его поближе. Ну уж тогда… Сейчас забота не об этом.
— А о чем?
— Какой бестолковый! Институт, министерство, комсомол — все наседают, теребят. Умолила доктора дать справку, что я смертельно больна и, кроме дочери, некому сидеть у моей постели. Но ведь это все ненадолго.
— Что же вы думаете делать?
— Последняя надежда на тебя, дорогой Замин!
— Но я-то что могу? Что от меня зависит?
— Все зависит, дорогой. Только согласись, вспомни наше добро к тебе. Ничего не придется делать, все беру на себя. Поставят штамп, а потом пойду в институт и суну под нос брачное свидетельство. Посмотрим, кто осмелится разрушить советскую семью? Да я тогда небо на их голову обрушу, весь мир переверну. Они еще узнают меня!
— Я все-таки не совсем вас понял.
— Брось вилять. Все останется в тайне. Трое посвященных: ты, я и Халима. Даже если шею мне обовьют живые змеи, никому не проговорюсь. Муж ничего не узнает. А уж дочка — она как запертый сейф. И в огне не сгорит. Чего тебе бояться? Ведь все это временно. Да и кому придет в голову, что Баладжа-ханум способна отдать свою дочь, свой ненаглядный цветочек простому шоферу, сельскому парню?
Она прикусила язык, поняла, что задела мое самолюбие. Добавила жалобно:
— Но ведь ты в самом деле шофер? На что же обижаться?
— Значит, если я правильно вас понял, вы распишете Халиму со мной, а со временем отдадите ее более подходящему жениху?
— Смотри на брачное свидетельство как на простую формальность. Например, как на квитанцию квартплаты. Сначала распишут, потом разведут. Невелики деньги!
— Брачное свидетельство не бумажка!
— А что оно, по-твоему? Бриллиант? Золотой самородок? Персидский ковер?
— Золото дешевле любви.
— Вздор! Брак — это обыкновенная сделка.
— Любовь тоже сделка?
— Книжные слова. Начитались вы с Халимой пустяков!
— Нет, Баладжа-ханум, я учился у жизни и у своей матери. Монеты можно зажать в горсти, но любовь в горсть не поместится. В карман ее не сунешь.
— Сентиментальные глупости! Что ты все витаешь в облаках? Пора опуститься на землю. Любовь важнее денег. Как бы не так! Вот скажи-ка, ты хоть одну ночь провел в нашем доме?
Я изумленно уставился на нее.
— Нет. Вы сами знаете.
— Но каждый месяц с меня берут плату за тебя. За газ, за свет, за воду.
— Я не знал.
— Что ты вообще знаешь, кроме высоких материй? Хватит разговоров. Ты согласен?
— Не могу. Это противно совести.
— Опять пустое слово. В общем, так. Ступай сейчас в домоуправление, форму я уже заполнила. Ты семейный человек: жена, мать, сестра. Получишь отдельную квартиру.
— Нет, Баладжа-ханум, я одинок.
— Какой же глупец мой Зафар! Тех, кто не скупился на подарки, на уважение, не принял в техникум. Подобрал с улицы бродягу, сироту. Всем ему помог. На работу устроил, в собственном доме прописал… А где ответная благодарность?
— Я благодарен от души.
— Молчи лучше. Благодарен! Из железа ты сделан, что ли? Тогда и назвать тебя надо было Дашдемир — железо…
Она кипела яростью, кривила губы, глаза, обведенные черными кругами, презрительно щурились. Именно сейчас обнаружилось ее сходство с дочерью. Неужто и Халима станет такой?..
Я повернулся к двери. Она догнала и протянула конверт из исполкома:
— Возьми. Зря, что ли, хлопотали?
Терпенье мое иссякло. Я разорвал конверт пополам и еще дважды:
— Все. Ничего мне не нужно. Прощайте.
Вдогонку она бросила неожиданно спокойным, почти обычным голосом:
— Обиделся… Ну не дурак ли?
Безадресный поселок на окраине потянул меня с такой силой, что до трамвая я бежал почти бегом. Мазанка-самоделка представлялась прекрасной, как дворец. Неважно, что стекла в окнах пупырчатые, пол обмазан желтой глиной, а по бревенчатому потолку шебаршат мыши. Что вместо электричества вечерами зажигается по-стародавнему десятилинейная керосиновая лампа. Зато спится там без тревог. А на столе наверняка ждет письмо от матери…
Билал открыл дверь, и меня словно шатнуло сильным ветром.
Стол на веранде был накрыт для двоих, по-праздничному. На почетном месте восседала… Халима! Щеки у нее разгорелись. Влажный комнатный воздух ударил мне в лицо, как струя пара из кипящего чайника.
Велико было искушение тут же от порога выложить избалованной красотке все, что наплела мне ее хитроумная мамаша. И не стесняться в выражениях. Зафару-муэллиму я не смогу обмолвиться даже словом. Он ничего не знает и не узнает. Я ему обязан многим, прежде всего искренним расположением к себе. Он-то ни в каких интригах не замешан. Халима дело другое. Не удивлюсь, если этот план был с начала до конца придуман ею, а мать лишь выполняла, что подсказала шустрая дочка. Но даже если не так, все равно без предварительного согласия Халимы мать не рискнула бы заводить со мною подобный разговор. Не исключен и такой поворот: мать пообещала Халиме, что выдаст ее во что бы то ни стало за парня, в которого та по глупости втюрилась. А уверение в фиктивности брака всего-навсего уловка для меня.
При виде меня Халима вскочила. Смущенный Билал принес лишнюю табуретку. Внутренне он был напряжен. Произнес скороговоркой:
— Родители только что отлучились. У соседей смотрины невесты, неловко было им отказать… Мне велено занимать Халиму до твоего прихода. Она уже давненько ждет, с самого утра.
— Халиме-ханум не стоило себя затруднять, — ледяным тоном ответил я. — Мой рабочий телефон известен Зафару-муэллиму. Надеюсь, у вас дома все в добром здравии?
Халима совсем смешалась.
— Я хотела… у меня добрая весть, Замин. Тебе дают квартиру!
— Вот-как? С какой же это радости? Я порогов нигде не обивал.
— Не знаю. Бумага пришла к нам, по месту прописки. Сами удивились.
Я впервые задумался без запальчивости. А что если Халима не врет? Если Зафаровы ни при чем? Кто тогда мог позаботиться о жилье для меня? Среди поклепов и жалоб была одна анонимка, где я обвинялся в том, что живу в Баку без прописки, да еще в доме, построенном тоже вопреки закону. Когда меня в райкоме спросили об этом, я без утайки рассказал о своем бедственном положении.
Билал воскликнул:
— Конечно, это инициатива райкома! Прекрасный ответ анонимщику. Щелчок по носу. А тебя от души поздравляю!
— Не все ли равно, прописан где-нибудь человек или нет? — недовольно вставила Халима. — Пустой формализм! Я противница всяческих бумажек. Рабство души и тела кончилось, мы живем в век свободного самовыражения.
— Свободы от чего и в чем? — спросил я не очень ласково.
— Вот-вот, — подхватил Билал. — Мы уже часа полтора спорим на эту тему. Никак не придем к соглашению.
Застенчиво усмехаясь, он пояснил, с чего начался разговор. Когда тетушка Бояз собралась на смотрины, сын спросил у нее о сроке свадьбы. Та ответила: регистрация брака уже состоялась, а свадьба будет через год. Билалу это показалось странным, но Халима заявила, что если люди любят друг друга, то какое значение имеет бумажная чушь? Регистрация, свадьба… Все это дело десятое! Они вместе — вот главное. Случай показался мне подходящим, чтобы задать вопрос в лоб. Я произнес самым вежливым беззаботным тоном:
