– Эти навыки известны всем, – возразила я. – За них не платят в звонкой монете.

– Ты теперь замужняя женщина. Живешь с собственным мужем.

Доходов моего мужа едва хватало на оплату комнаты размером с чайное полотенце на задворках Визи-стрит. Крыша там протекала, в стенах шуршали крысы, уборная располагалась во дворе. В соседях у нас проживало семейство цыган, и скандалы за стенкой не утихали ни днем ни ночью. Запах их едких приправ проникал во все щели и намертво въедался в волосы. Мне хотелось покинуть это место. Мне хотелось хотя бы еще одно платье. Мне хотелось лакомиться голубями в «Дельмонико»[59], смотреть спектакли в Театре Нибло[60], отправиться на поезде в Филадельфию и Чикаго и разыскать пропавших Малдунов.

– Год тому назад миссис Эванс пообещала, что жалованье мне выплатят целиком при окончательном расчете, когда я уйду со службы. Она пообещала это моей маме, когда та лежала при смерти.

– Жалованье? – переспросил он очень мягко. – Миссис Эванс не была в здравом уме.

– Ум у нее был достаточно здрав, чтобы недели за две до того принять ребенка миссис Дивайн, достаточно здрав, чтобы в свое последнее воскресенье играть в вист, и, наконец, достаточно здрав, чтобы обещать мне жалованье, когда буду уходить со службы.

Он заморгал, точно черепаха.

– Боюсь, денег нет. Все ушло на оплату долгов. – Он протянул мне двадцать долларов и уведомление об увольнении.

Оказалось, старый хрыч был азартным игроком. Так называемые непредвиденные медицинские расходы на самом деле оказались расходами на скачки в Джером-парке. Миссис Броудер докопалась до фактической подоплеки дела, когда он резко срезал ей жалованье, не заплатив сразу за четыре месяца.

– Это несправедливо! – едва не плакала она. – Но мыто свое еще возьмем, правда, Энни?

Упаковывая ящики и увязывая узлы, мы работали чрезвычайно быстро, времени зря не теряли. В моих мешках оказались бушель яблок и двенадцать банок варенья, баранья нога и картошка из подвала, а еще сковорода, сито и добрая половина платьев миссис Эванс, ее шалей и прочей галантереи. Остальная часть моего наследства была так или иначе связана с господской частью дома и клиникой: шестнадцать простыней со следами крови, четыре одеяла, жестянка из-под сахара, венчик. Из библиотеки я взяла «Арабские ночи» и «Женские болезни» д-ра Ганнинга. Из клиники забрала «Присыпку от зуда», «Алоэ» и три склянки «Лунного средства для регулировки женской физиологии», а также связку медицинских инструментов, спринцовку миссис Эванс, ее колбу и дневник с рецептами.

– Что это за рецепты? – спросил позже Чарли. – Ты собираешься меня отравить?

– Не бери в голову, – отмахнулась я и сунула пухлый блокнот в ящик комода.

Теперь я поднималась по утрам и отправлялась на поиски работы. Я могла отгладить плиссе, покрасить печь, выстирать белье с синькой. Я могла отварить говядину и приготовить пудинг из телячьего рубца, замоченного в вине. Я могла наизусть прочесть псалом Давидов. А еще я могла перевязать грудь кормящей женщины так, что молоко у нее иссякнет. Пропальпировав живот, я легко определяла срок беременности. Вооруженная только знаниями, я ходила от двери к двери, обошла весь Вашингтон-сквер. Недели хождения и стука – и все двери проверены. За каждой уже имелись свои горничные и девочки для беготни по магазинам, и ни одна из них не горела желанием сменить работу.

В нашей мрачной комнате, глядя на кривобокую кастрюльку для рагу, я впадала в отчаяние.

– Нам судьбой уготовано прожить всю жизнь в ящиках для угля, – пожаловалась я как-то ночью Чарли. Он лежал, положив руку на мою правую грудь, его мощные волосатые ноги прижимались к моим ногам. – Мы сейчас не богаче, чем в день нашей встречи.

– У тебя есть кое-что, – Чарли показал, что именно, – за что платить не надо. Все что захочешь, и забесплатно. Если мы когда-нибудь сумеем это продать, мы будем королями.

– Намекаешь, чтобы твоя собственная жена в шлюхи подалась?

– Никогда! Я только хочу сказать, миссис Джонс, я бы купил у тебя все, что ты пожелала бы продать.

– Так продавать-то нечего.

– Продай книги, которые стащила у доктора.

– После того как я их продам и потрачу деньги, я сделаюсь беднее церковной крысы.

– Тогда продай что-нибудь еще.

Так мы и жили, помогая друг другу, особенно по части бесплатного обслуживания. Конечно же, у каждого земного, и неземного тоже, существа есть во Вселенной собственное место. Было оно и у меня – в серых потемках убогой комнаты. Но, случались ужасные ночи, когда Чарли не приходил домой, а за ними неизбежно следовали скандалы – из-за денег, из-за выпитого им эля. Ни я, ни Чарлз Г. Джонс не являли достойнейшего примера семейных отношений. Денежные затруднения порой были настолько серьезны, что мы не брезговали нашими детскими умениями и воровали яблоки с тележки уличного торговца.

Я все раздумывала, чем бы начать торговать? Спичками? Кексами? У меня не было денег ни на серу, ни на масло. У меня не было жестянок и печи. Но у меня имелись десять долларов, остаток от той двадцатки, которую доктор Эванс сунул мне в жестянке из-под бисквитов. Однажды утром, когда Чарли ушел в типографию пачкать руки, у меня возникла идея. Блокнот миссис Эванс, весь исчерканный записями… Может, и для меня найдется рецепт?

Первая страница: противоядие, для людей и животных. Вторая: костный шпат для лечения кожи. Дальше катаральный порошок, пилюли «Ленивая Печень», пилюли для разжижения крови… И вот, наконец-то. То, что надо.

«ЛУННОЕ СРЕДСТВО» (облегчает симптомы при нарушении менструации). Порошок из спорыньи и шпанских мушек. Молочко из магнезии.

Положив в карман деньги, я направилась в аптеку Хегеманна на Чатем-сквер. Там я купила жучиные крылья, порошок магнезии и покрытые грибком ржаные колосья, именуемые также спорыньей. Скрепя сердце купила еще три медицинские склянки с пробками. Все это добро обошлось в три доллара, сроду такой суммы зараз не тратила.

Дома я приготовила снадобье, в точности следуя рецепту. Одна драхма спорыньи, щепотка шпанских мушек. Черенком ложки я раздавила изумрудные крылья жучков, накрошила из колосьев ржи грибок и капнула воды в белый порошок магнезии. На тарелке образовалась похожая на тесто белая масса. За отсутствием пестика измельчать ингредиенты пришлось ножом – операция, хорошо мне знакомая по Чатем-стрит. Правда, связующего сиропа, который у Эвансов использовался в качестве наполнителя для пилюль, у меня не было, а без него подсохшая смесь сваливалась с ложки. Деньги на ветер. И что дальше? Когда там последний срок уплаты за квартиру?

Чуть не плача, я пересыпала неудавшуюся панацею в склянки, закрыла пробками и занялась ужином: чистила картошку, кипятила воду для чая, гремела кастрюлями. Я была Экси Ужасная, которая готовила еду и ругалась. И умудрилась сжечь хлеб. Последний кусок из недельного запаса. От вошедшего Чарли разило джином. Он понюхал воздух, почувствовал, что ужину каюк, и разразился:

– Что за черт? Хлеб у нас для того, чтобы мы его жгли? Мы что, сделаны из ХЛЕБА?

– Отстань. Мы что, сделаны из СИВУХИ? Что с тобой такое?

– Вряд ли ты сможешь меня излечить. – Его жесткая щетина прижалась к моей щеке, дыхание как у дракона.

Я оттолкнула его, передернувшись от омерзения:

– Убирайся. Оставь меня в покое.

– Я-то УБЕРУСЬ, – прошипел он. – Тогда ты сможешь сжигать столько тостов, сколько душе угодно. Будешь рада избавиться от меня, да? – Он стоял, вцепившись в стол, пьяно раскачивался и таращился на порошок на тарелке, склянку для пилюль, колоски ржи и жучиные крылышки. – А что это за пыль? Нам на ужин?

– Я хотела сделать лекарство от женского недомогания и продать.

– Какого еще недомогания? – Глаза у Чарли сузились.

– Не моего. Но получилось так, что я зря потратила три доллара.