Робинсон забормотал о всемогуществе Господа, о Святом Духе, который осенил то да се, но мы его не слушали. Главное для нас было не засмеяться или не расплакаться. Никаких роскошных колец у нас не было, и флердоранж никто не раскидывал. А вот свадебный торт имелся – шоколадный, щедро пропитанный бренди, посыпанный мускатным орехом, утыканный цукатами. Испекла его миссис Броудер. Мы съели торт, и к одиннадцати часам утра со свадьбой было покончено. Вся процедура заняла полчаса. Отныне я была миссис Джонс со всеми вытекающими последствиями.

Опущу занавес скромности над первой супружеской ночью, но у нашего ложа никакого занавеса не было в помине. Ложе, впрочем, тоже отсутствовало. Имелась только бедная комната в пансионе на Вильям-стрит за пять долларов в месяц. В нашем распоряжении были топчан, хромоногий стол, пара тарелок. Ничего такого, только вечно возобновляемый спор… все о том же.

– Пожалуйста, – умолял он.

– Нет, – отвечала я.

– Мы женаты.

– Ну и что? Не буду.

– Почему?

Я вытирала слезы и поворачивалась лицом к стене:

– Не хочу быть матерью только ради того, чтобы умереть. Не хочу плодить сирот.

– Каких еще сирот? Ради бога. Ты моя жена.

– Не отрицаю.

– Так чего же ты хочешь?

– Не хочу страдать! Как эта толпа истекающих кровью девчонок с Чатем-стрит.

Бледные щеки Чарли залила краска.

– Истекающих кровью? Так хочет природа, скажешь, нет?

– А я не хочу! И желаю избежать! – прорыдала я. – Просто для примера. Не хочу, чтобы у меня была ФИСТУЛА!

– Фистула?

Я не стала ему объяснять, что мягкие ткани женского организма от деторождения изнашиваются и начинают протекать, словно рыболовная сеть, и текут всю оставшуюся жизнь.

– Мужчине это знать негоже.

Он сел на постели и закурил. Сидит голый и пускает дым в потолок.

– Но мы ведь женаты. У мужчины есть свои желания. Ты меня совсем не любишь?

– Мне больше некого любить.

– Ну, если так, веди себя, как полагается жене.

Он не брал меня силой, храни его Господь. Хотя мог. Но не стал. У бедняги был пунктик.

– Господи Иисусе, Экси.

– Еще не время. Проживем чуть-чуть подольше. Спасем мне жизнь.

– О, растак твою.

Мы были женаты три месяца, но я держалась стойко. Как-то утром, после долгой и болезненно сладкой борьбы, он совсем уж было изготовился, но я исхитрилась извернуться.

– Боже! То ты горячая и на все готовая, а пройдет минута – и делаешься холодна, как дохлая макрель, – воскликнул он. – Мы женаты, черт бы тебя драл, так что будь послушна, как обещала на свадьбе.

– Это убьет меня, как убило маму.

– Я первым тебя убью. – Чарли вспыхнул и принялся натягивать штаны.

– Чарли!

Он в ярости выбежал вон. Потолок скрыла пелена слез. Он убьет меня или бросит. Это несправедливо. Он желает одного. А я другого. Прежде у нас было одно общее желание: распрощаться со своим сиротством. С одиночеством. И вот мы не одиноки. Мы поженились. У Чарли есть работа в «Гералд». А мне всего один квартал до Эвансов, где мой лежак больше не стоит у печи, а, сложенный, покоится в чулане. У меня есть банка со сбережениями и обещание выдать куда большую сумму, когда мне стукнет двадцать один. И у нас нет иных преград, кроме отношений мужчина-женщина, которые способны свести меня в могилу. Отплакавшись, я оделась и отправилась нести вахту на Чатем-стрит.

Миссис Броудер потела в кухне над бараньей ногой.

– Припозднилась, девочка.

Я повесила пальто на крюк.

– Что случилось?

– Ничего особенного.

– Беды молодых возлюбленных, да?

– Он мне проходу не дает.

– Это долг жены, милая моя.

– Тогда я не хочу быть женой.

– Удачи тебе, в таком случае. Только кем ты тогда будешь?

А кем я могу быть, кроме жены и служанки? Где же вы, любовь во имя самой любви, где сердечные радости? Миссис Броудер дала мне маленькую белую книжку под названием «Советы жене» с закладкой на той странице, где автор, мистер Чевассе, поместил свой самый главный совет. Как только леди выходит замуж, романтические бредни школьницы исчезают, уступая место суровым реалиям жизни, и тогда она понимает, порой заплатив немалую цену, что жена-хозяюшка ценится значительно выше, чем жена-модница или даже образованная женушка. Я-то была, вне всякого сомнения, хозяюшкой, вот только та часть брачных обязанностей, за которые женщины расплачиваются здоровьем и жизнью, мне не давалась.

В сердцах я загремела чайником и понесла наверх завтрак для Фиби, крупной женщины, которую нездоровье уж который день держало на четвертом этаже. Родила она с задержкой на неделю. Будь я на ее месте, наверняка бы давно отдала богу душу. Колени у нее были толстые, как березовые пеньки, и я знала, что у нее «молочная нога». Целый день я угрюмо размышляла. А с наступлением вечера завернула в салфетку остатки обеда и направилась домой – в нашу комнату, к мужу.

Но мужа дома не было. А вот бурое пятно на потолке имелось – в форме птичьей головы. В тусклом свете две тарелки дожидались на столе, одна щербатая, другая целая. За окном суетились голуби, опускались на карниз, сладко бубнили что-то явно непристойное своими гнусавыми голосами. Соседи наверху стучали каблуками, потолок подрагивал. Запах капусты лез изо всех щелей. Сменная рубаха Чарли висела на крючке, и я надела ее, вдыхая запах табака и типографской краски. Я ждала, не снимая рубашки, но Чарли не пришел. Не прикоснувшись к ужину, я заползла под одеяло на топчан. Когда Чарли был рядом, наши тела сплетались в клубок. Сейчас я могла вытянуться.

Шесть дней о нем не было ни слуху ни духу.

– Вот же пройдоха, – качала головой миссис Броудер. – Уличный мальчишка на всю жизнь останется уличным мальчишкой.

И она была права. Или нет? Чарли до женитьбы частенько захаживал в салуны и пивные, часами торчал в книжных лавках, споря о политике. Он был из тех, кто любит послушать самого себя, поразглагольствовать за кружкой пива, которое от споров лишь пуще пенилось. У меня не было выбора, следовало измениться самой, если я хочу, чтобы он изменился.

На исходе седьмой ночи Чарли вернулся. Ключ заскрежетал в замке. Чарли споткнулся о порог, выругался и принялся расшнуровывать ботинки. Дышал он через рот, медленно, громко и тяжело.

– Миссис Джонс? – завопил он. – Ты мне ЖЕНА?

– Да.

– По названию или фактически?

– И по названию, и фактически, – очень спокойно проговорила я.

– Ну ладно. – Он упал на топчан. – У меня для тебя кой-чего есть. Погляди-ка, что это такое?

Он наклонился ко мне. Потянуло виски.

– Подарок… Вот.

В руке у него ничего не было, я уж хотела разозлиться, как вдруг другой рукой он выудил у меня из-за уха пакетик из белой вощеной бумаги – крошечный, размером с серебряный доллар.

– Что это?

– Французское письмо, – сказал он, изобразив рукой в воздухе нечто извилистое. – Презерватив.

– Мы же никого во Франции не знаем.

– Да не письмо это. Щит.

Вощеная бумага лопнула. Я испуганно ждала, что же такое из нее явится. Назначение предмета Чарли и не подумал объяснить. Да и нечего тут было объяснять. Я все поняла с первого взгляда. Это был смешной чехольчик, сделанный из колбасной оболочки со шнурком, затягивающим мешочек.

Я с трудом удержалась от смеха.

– Откуда ты это взял?

– У одной шлюхи в Бовери, – сказал он серьезно.

Я отшатнулась от него:

– Не подходи ко мне! Трепло ты и уличный хам, монахини не смогли обучить тебя морали, а мне надо было послушаться миссис Дикс, когда она предупреждала меня.

И я отвернулась к стене.

– Все, миссис Джонс, пошутили, и хватит. Если честно, эту штуковину мне дал парень по фамилии Оуэнс. Из этих, «свободомыслящих». Сам из богатых, я с ним в книжной лавке познакомился, той, что на Нассау-стрит. И еще с целой компанией аболиционистов. Последние несколько дней я провел с ними. Все слушал умных людей. Они там все о правах человека говорили, о том, какие глупцы священники, о свободе и даже о свободной любви. Ты, наверное, рада будешь узнать, что образованные люди за свободную любовь.