— Бог или дьявол? — спросил я. — Я говорю о Радимове.

— Возможно, и то и другое, — пожал он плечами. — Иногда я думаю, что какие-то вещи они делают вместе. Иногда мне кажется, что в Радимове совместились оба начала — божественное и дьявольское…

Сначала я принял это за соблазн. И все доводы в пользу этого казались соблазном. Потом подумал, что я должен был избавить его будущий приход от такого пастыря. Но когда мост приблизился, я подумал, что буду прощен, если возьму его паству на себя. И покрою грех убийства грехом самозванства. Я знал, что следом за ним должна приехать его семья, над которой он издевался. Значит, и его семью должен я взять на себя. И, таким образом, елико возможно исправить содеянное — сначала им, потом мной.

Я открыл окно, подтащил его туловище и столкнул его вниз, через пролеты. Я оставил себе только его документы и обрядовую одежду… Я не знал еще, как отнесется к этому его жена. Поэтому написал ей и просил приехать сначала без детей. Она поверила мне, когда я все рассказал. Она плакала, рассказывая о его буйстве. Сказала, что была не нужна ему как жена, поскольку теперь он стал совращать уже мальчиков. И даже, будучи пьяным, покусился на сына.

И еще сказала, что я понравился ей. Что готова стать моей супругой. Что дети примут меня, поскольку отец отвратил их от себя своим грехопадением.

И вот сегодня она привезла их. Я не знаю, что будет завтра. Дети есть дети. Возможно, мой обман раскроется. Если это случится, значит, содеянное неугодно Господу нашему. Я со страхом жду, когда они проснутся. Мальчик ничего не сказал, а девочка уже спрашивала про отца…

«Нет ничего тайного, — говорил Господь, — что не стало бы явным» — и я отдаю себе отчет, что мое самозванство откроется.

Но знаю и другое: до этого времени я должен сделать много добра, насколько возможно это, до того как это произойдет. Теперь ты это знаешь. Ты первый…

Я сам не знаю, как это получилось. Встал на колени и поцеловал ему руку. С наколкой «Не забуду мать родную».

Он явно смутился, но не вскочил, не стал меня поднимать. Просто замер, сидя на месте. И неловко убрал руку, когда я поднял голову. С минуту мы молчали.

— Рассказывай… — сказал он. — Вижу, ты мне поверил.

Он сидел передо мной неподвижно, без лица, поскольку луна светила сзади ему в спину, и трудно было разобрать его выражение.

— Я покушался на жизнь Цаплина, — начал я. — Быть может, ты слыхал…

— Да, — кивнул он. — Передавали, но ведь он жив?

— Ты рассказывал, а я думал, что живем мы с тобой параллельными жизнями. Ты не хотел убивать, но убил. Я тоже не хотел, хотя он тоже заслуживал. Ты угадал, что сын не мой, потому что сам подменил родного отца, как подменил его я… Поэтому я верю тебе, ибо мои грехи тебе близки.

— Я понял, — сказал он. — И знаю, в чем ты повинен. И знаю, почему совпадают наши поступки, но не наши прегрешения. Я совершал их сознательно, ты позволял управлять собой.

— Ты веришь, что я не хотел его убивать? — спросил я.

— Да. Но не думаю, что откажешься сделать это в будущем.

Мы опять замолчали, стараясь осмыслить сказанное.

— Похоже, ты нуждаешься больше в моей помощи, чем я в твоей? — спросил я.

— Похоже, — согласился он. — Прежде чем дети встанут и спросят меня, где их отец, которого я убил, я должен сделать что-то для тебя. По-моему, тебя что-то сильно озаботило. Таким ты не был, когда приезжал крестить не своего сына.

«Боже правый, как все запуталось! — подумал я. — Он спешит совершить добро, и я должен ему в этом помочь, позволив оказать мне помощь…»

— Есть тут одна история… — начал я. — Не знаю, будет ли у тебя время. Хотя теперь понимаю, что, кроме тебя, ее никто не осилит.

— У меня есть время до того, как я с ними встречусь. — Он кивнул на дверь.

И я рассказал ему все о заговоре феминисток и о том, как они заманили, а теперь издеваются над подростками.

Отец Никодим выслушал, меняясь в лице от сдерживаемого волнения. Потом встал. Прошелся по горенке, едва не касаясь головой покатого потолка.

— Мы должны туда поехать! — сказал он. — У вас же там есть священники! Как они могут стоять в стороне?

— Но кто и что может сделать? — спросил я. — Они грозят их облить бензином и поджечь.

— Но они там и так погибнут! — сказал он. — Я слышал про этот горный лагерь, но у нас говорили о нем совсем по-другому… Мы должны туда ехать сию минуту!

Я предложил сесть ему в мою машину. Он коротко взглянул и согласился. Думаю, он понял, что надо мной довлеет вина за тот случай, когда я выбросил его ночью из его «Волги».

В крайцентр мы приехали уже утром. Отец Никодим вошел в наш кафедральный собор, о чем-то договорился с церковным сторожем, потом со звонарем, и полез с ним на звонницу.

Ударили колокола. Люди останавливались, узнавали меня, спрашивали, в чем дело.

— А разве ничего не случилось? — отвечал я. — Разве не наши дети в плену у фанатичек, грозящих их уничтожить?

Стала собираться толпа. В основном мужчины. Среди них, судя по репликам, были отцы тех, кого удерживали в горах силой. Они угрюмо смотрели на меня и отца Никодима.

— Не надо никакого оружия! — сказал он. — Позовите своих жен. Пусть принесут сюда теплые вещи, одеяла и еду. Соберите своих родственников и знакомых, всех, кто готов рискнуть своей жизнью ради спасения ваших детей. Я пойду впереди, Павел Сергеевич сзади. Пойдем туда, к ним, и скажем, что хотим быть вместе с нашими гибнущими детьми. У нас нет оружия, мы желаем к ним присоединиться. Остальное я беру на себя!

Потом говорил я. Мы стояли с ним рядом на паперти собора и были видны и слышны всей площади, которая заполнялась.

— Разбейтесь на сотни! — сказал я. — Только быстро. Вы же слышали, что завтра ударят морозы. И выберите командиров. Даю на это полчаса. Пока придут женщины с продовольствием и одеждой, пока соберутся все желающие, кому не безразлична судьба будущего нашего Края… — Я посмотрел на часы. — Через полтора часа мы должны будем пойти к ним! Там опасно, знаете это сами, но ждать больше нельзя.

Собрались на удивление быстро. Впереди пошел отец Никодим, опираясь на посох, следом женщины со своими набитыми сумками, дальше шли мужчины с пустыми руками. На что мы надеялись, зная, с кем имеем дело? Скорее, на случай. И на известность отца Никодима.

Первые милицейские посты остановили нас в километре от постов инсургентов. Я и отец Никодим объяснили, в чем дело и чего мы хотим. Хорошо, что дежурил полковник Анатольев, тот самый, что вызволил меня из отделения, будучи почитателем моего таланта.

— Они там озверели! — покачал он головой. — Слышен плач, кое-кто пытался бежать… По-моему, они собираются прорваться. Оружие у них есть. Думаете, у них только хлысты? Здесь в горах бандиты, которые к ним присоединились. Вряд ли вам поверят.

— Может, нам инсценировать, как мы к ним прорываемся через милицейские кордоны? — спросил я. — Поднимем шум, сомнем вас, будем орать, немного постреляете…

— А чего! — загалдели женщины. — И покричим, повизжим, сколько надо! Что нас к детям не пускаете! Вы встаньте цепью, сделайте вид…

Полковник Анатольев не успел даже подумать, а они закричали, завизжали, размахивая своими кошелками, так что в пылу сбили с него фуражку…

Я взглянул в сторону их постов. И точно. Мелькнул отблеск бинокля. Увидели.

— Давайте, бабоньки, побольше реализма! — закричал я.

— Ведь следят за нами! А надо, чтоб поверили.

Слава Богу, нашлись две-три профессиональные кликуши. Думаю, горное эхо донесло их визг куда надо. У меня, во всяком случае, заложило в ушах. Милиционеры пару раз пальнули в сторону кустов и вверх.

— Убедительней! — кричал я, носясь между наступающими. — Мужики, не вижу драки! Драку давай.

Мелькали кулаки, слышался мат. В некоторых местах дрались уже не на шутку. Отца Никодима отбросили в сторону, так что он свалился под ноги толпы. Побоище грозило стать всамделишным.