— Вот это там не получается никак, — сказал я. — Все так говорят. А как дойдет до дела, расходятся по комнатам.

— Пусть дома сидит, — встряла мать. — Ищи его потом.

— Вечно ты… — начал было батя, но тут громыхнуло что-то, и он высунулся из окошка машины.

— Любезный, не знаете, что там опять взорвалось?

— Не знаю, — пожал плечами парень с длинным шарфом на шее, похожий при свете прожекторов на удава. — Наверно, гранату бросили под машину товарища Бодрова. Даже наверняка. Говорил им, тут базука нужна!

— А наш гранатомет не возьмет? — спросили в толпе.

— Наш слишком сильный, — заговорили вокруг.

— Ну, — согласились знатоки.

— На полигоне пробовали, — сказал парень с шарфом, — прошивает насквозь, не успевая взорваться внутри.

— Как наши снаряды в битве при Цусиме, — сказал еще один знаток. — Насквозь японские крейсера прошивали.

— У них качество, — согласился кто-то рядом, невидимый. — Возьмем их телевизор. Когда дачу товарища Бодрова брали, я в телек пальнул из «Калашникова», и хоть бы что. Дырка аккуратненькая, там что-то светится. А все равно показывает. А у соседа моего? Вечером наш «Рубин» выключил, а ночью он сам загорелся.

— Может, поедем? — спросил я отца, уже наполовину высунувшегося из машины.

— Да вы езжайте, я догоню! — отмахнулся он, вылезая.

Я заглушил мотор. Что-то надо делать. Недавно товарищ Бодров хотел обратиться к населению по телевидению, туда позвонили и сказали, что заложена бомба. И в такое-то время рванет. Приходили саперы с собаками, все облазили, ничего не нашли, а в назначенный час рвануло. Кто-то из умельцев прислонил трехлитровую банку с солеными огурцами домашнего приготовления к отопительной батарее. Они и так уже бродили, а от нагрева банку вовсе разорвало. Да и кто обратит на нее внимание? Стояла себе в кошелке, никому не мешала. Весь Край видел, как руководитель нырнул под стол, прямо на опередившую его Елену Борисовну, и какое-то время не хотел подниматься, хотя поначалу это выглядело как благородное желание прикрыть собой красивую женщину. А получилось нечто двусмысленное. Ему бы вовремя вскочить с извинениями, подать руку, а не ссылаться потом на форс-мажорные обстоятельства.

Но все равно — не дело. Наталья рассказывала, как звонили из Центра, даже дала почитать телефонограмму. Мол, что у вас вообще делается? Вы реформы проводите или социальный климат напрягаете? А что у вас, кстати, с климатом вообще творится? Откуда взялось землетрясение, если, по прогнозам ученых, оно ожидается не ранее третьего тысячелетия?

Много вопросов было поставлено. А он советников своих собрал, ведро кофе за ночь выпили, а толку? Короткими перебежками домой добирались.

Я вылез из машины. Обнял за плечи отца.

— Мужики, — сказал я. — Вам делать нечего? Шли бы спать.

На меня оборачивались. Наверное, многие меня узнали. И потому насторожились.

— А это еще кто? — спросили неосведомленные. — Защитник нашелся.

— Дался он вам! — продолжал я. — Ну неспособен человек. За что издеваться-то? У каждого бывает, верно? Когда жена вами недовольна, из гранатомета не шмаляете? На кухню прогонит спать, или под разными одеялами.

— А что он в душу лезет! — стукнул кулаком себя в грудь ближе других стоящий мужичонка. — На завод к нам приехал и прямо в наш цех. А там ко мне. И вот скажи да покажи, как я это делаю, как точу да как точность выдерживаю. Я ваш руководитель, говорит, я во все должен вникать до тонкостей. Иначе уважать меня не будете. Еле отделался!

— А в крематорий приехал! — насели с другой стороны два чумазых, пропахших дымом мужика. — Проверять начал, тот ли пепел выдаем населению. Лично, говорит, прослежу! За каждым покойником. Это работа, да?

— Ну нет у него харизмы! — простонал я. — Нету! Никак вы не поймете. И взяться неоткуда. Товарищ всю жизнь по кабинетам, войдите в его положение, наконец!

— Чего нету? — спросил осторожно мужик из крематория.

— Харизмы! — сказал я. — Это такая штука, что без нее никакие машины, кабинеты и спецпайки не помогут! Вот посади тебя в Академию наук. Ермолку на голову, бородку клинышком, пенсне на нос, студенточки экзамены поздно вечером пересдают на даче… Академиком не станешь, верно? Вот так и он.

— Так бы сразу сказали, — загалдели вокруг. — Объяснили бы насчет харизмы, раз так вышло… Радимов, он ведь что? Врет и не краснеет. Наобещает и забудет. А все потому, что харизма есть, мужик вон правильно объясняет… Ну вон, который из машины вылез… Потише, пусть объяснит еще.

— Да это Пашка Уроев из третьей автобазы, счас палочкой в филармонии машет, отмылся от автола, вон рожа-то лоснится! Как по телевизору говорит, — толковали в толпе. — Приблудился к Радимову, теперь слышь как разъясняет позицию на данный момент. Не виноватый, выходит, Бодров этот, зря мы его…

Отец стоял рядом, сияя от гордости. И держал меня за локоть.

— Мой сын! — говорил он, гордясь. — Мы, вообще-то, нездешние. Но порядки ваши понимаем. В роддом ехали, невестка рожает, такое вот дело. А тут вы с насущными проблемами. Как не поддержать?

— В какой роддом? — хором спросила толпа. — В четвертый или второй?

— А пес его знает, — растерялся отец. — У нас в районе один был на все деревни, а у вас вон сколько. Рожай только.

— В четвертый, — сказала мать из машины. — Это где он? Как проехать?

— Это мы покажем! — заговорила толпа возбужденно. — Надо же, Пашка Уроев разродился! Сколько девок попортил, а где рожали, не знает.

— Да знаю я, знаю! — обиделся я, садясь в машину. — Доберусь как-нибудь. Если из гранатометов не подстрелите.

— Поехали, покажем! — не отставали мужики. — Такое дело. А то и правда подстрелят. Эти дезертиры малининские вон сколько оружия завезли. А Бодров все хочет понять.

Я ехал в сторону роддома, поглядывая в зеркальце заднего обзора. Толпа валила за нами сбоку и впереди, подняв откуда-то взявшиеся плакаты «Долой Бодрова!», «Верните Радимова!» и тому подобное.

— Любит народ Андрей Андреича, — крякнул отец. — А ты ему хоть бы весточку, хоть бы открытку с праздником.

— Да где они, праздники! — сказал я. — День Нечаянной радости хотят сделать рабочим днем.

— Да ну? — присвистнули идущие рядом с машиной.

— Слыхали? — понеслось назад и в разные стороны по толпе. — Что делает, гад! Мария рожает, а он День Нечаянной радости отменяет!

В домах, где еще был свет, зажигались окна. Оттуда высовывались полуголые люди, стараясь разглядеть сквозь тьму, сгустившуюся от дождя, шествие, которое все больше становилось факельным.

— Что случилось? — кричали они. — Радимов вернулся?

— Щас! — отвечала толпа. — Мария рожает. А Бодров велел его праздники отменить. Давай иди к нам, она в четвертом роддоме.

Толпа разрасталась. Я ехал на первой скорости, почти сбросив газ. Факелы зажигались один от другого, освещая улицы и дорогу.

— Как отменит Нечаянную, — говорили в толпе, — сразу всеобщую стачку. Ишь чего придумал! Не он назначал, не ему отменять. Скажи, Паш? Харизмы этой ни на грамм, а туда же.

— Надо бы его к нам пригласить, — подал я мысль, показавшуюся мне здравой. — Раз взялся нами руководить, должен быть с народом!

— Как Андрей Андреич, — согласились со мной. — Бывало, пиво с нами пьет и про свои прошлые жизни бает. Врет, да складно. А этот все правды допытывается… Или, может, ну его? Только испортит все.

— Пригласите, пригласите! — сказал я. — А там решите сами. Послушаем, поговорим, раз такое дело.

— Ну, — опять согласились со мной. — Тут такие дела! Мария рожает, а он в бункере отсиживается.

Толпа все увеличивалась. Казалось, весь город вышел на улицы. Где четвертый роддом, я, по правде, не знал. Так же, как и про второй. И хоть «ехал медленно, зато прямо. К нам по пути стали присоединяться милиционеры, покидая свои посты. Даже взвод конной милиции присоединился. И среди них мелькнуло, или показалось, румяное лицо Васи Нечипорука. У меня сразу испортилось настроение. Его только недоставало!