В первом же номере, куда заглянул Руководитель Края, в него запустили подушкой.

— Но я желал только с вами познакомиться! — сказал Бодров. — Узнать, нет ли каких пожеланий или жалоб на администрацию.

В другой номер он заглянул уже с опаской, вежливо поздоровался через приоткрытую дверь. В ответ оттуда раздался душераздирающий вопль, возвещающий на весь мир о сорвавшемся оргазме, и вслед за этим выскочил небритый брюнет в одном презервативе и погнался за Игорем Николаевичем. Я едва его достал в прыжке, когда он занес свой кривой кинжал над бедным преемником любимого вождя.

Во время полета через лестничную площадку я даже успел подумать: может, зря? Может, не надо мешать? Может, пусть все идет своим чередом, как говаривал Радимов?

И потому, не без сожаления, смешанного с чувством вины, свалил этого турка на пол, вырвав нож. (Что это был турок, мы узнали позже. Он подал в суд на Бодрова, потребовав компенсацию за моральный и физический ущерб в размере десяти миллионов долларов. Народный суд этот иск отклонил, заставив истца уплатить пошлину в размере семи и восьми десятых процента от искомой суммы. Бедняга остался без штанов в буквальном и переносном смысле этого слова и долгое время прятался в подвалах ЭПД, пока за ним не приехала жена с детьми в сопровождении представителей консульства.)

Отдышавшись, Игорь Николаевич с упорством страстотерпца, несущего свой крест желания досконально во всем самому разобраться, двинулся было дальше по коридору, но мы с Ощепковым скрутили ему руки и, как того турка, свалили на пол.

— Не надо, Игорек, — шепнул я на весь коридор, так что открылись многие двери. — Ты не знаешь здешних порядков. Тут убивают. А трупы потом не находят… В самом деле, — добавил я свою любимую мысль. — Вас похороним, а вдруг пришлют кого еще хуже?

— А что бы на моем месте сделал Радимов? — спросил Игорь Николаевич уже спокойно, поскольку что-то до него дошло.

— Он бы носа сюда не сунул, несмотря на свою бешеную популярность. Он понимал, что значит прервать людей за этим занятием. Хотя, возможно, его носили бы на руках клиенты, не говоря о персонале, — сказал я.

— Тогда ты мне объясни, Толик! — взмолился Бодров. — Что вас всех так сюда тянет?

— Он хочет поступить сюда на службу, — напомнил я. — А мне пока и на улицах хватает. Не говоря уже о ваших секретаршах, перешедших в наследство от хозяина.

— Опять этот Радимов! — простонал Бодров. — Я только и натыкаюсь на последствия его правления. А что от него осталось? Одни руины.

Он был прав. Многие достижения хозяина пошли, что называется, псу под хвост. От введения куртуазности остались только шпаги, используемые, кстати говоря, инсургентами во время жокейского восстания. Футбольная сборная искала теперь по всей стране, кому бы еще проиграть, доведя свой суммарный вес до двух с половиной тонн. Из Края сегодня бежали точно так же, как совсем недавно рвались сюда, так что снова встал вопрос о повороте Реки, чтобы создать вынашиваемую Радимовым естественную границу Края. Но с обратной целью.

Я сказал Бодрову, что нынче наш ЭПД работает на всю державу и за всю державу. Это позволяет Центру сводить концы с концами. Но не решает вопроса о физическом износе инвентаря и морального износа штатных сотрудников. Девушек пришлось перевести на казарменное положение, открылись новые филиалы, вдвое повысили цены за обслуживание, но Центру все мало. А обещанные средства на научно-исследовательский центр при ЭПД так и не поступают. Хотя уже появились многообещающие разработки и технологии, которые таким знатокам, как древние индусы, даже не мерещились! Они знали жалкие две-три сотни поз, а у наших исследователей счет уже шел на тысячи.

К тому же открыты новые, еще не освоенные эрогенные зоны, поскольку старые, традиционные уже порядком истощены, иной раз до полной бесчувственности… (При этих словах бедный Игорь Николаевич приоткрыл рот.

Бедняга знал о наличии двух-трех зон и поз, и то понаслышке.)

— Но именно ваш Радимов не дает деньги на развитие этой экспортной отрасли, могущей обеспечить прорыв в экономике! — сказал он. — Он пытался разобраться в этом вопросе?

— А как же! — сказал я. — Его любимое детище! Он сказал мне как-то, что наш народ слишком талантлив, а потому безалаберен, а наши девушки чересчур привлекательны, а потому легкомысленны. И надо грамотно распорядиться этим обстоятельством. Превратить кажущийся недостаток в достоинство. Впервые ему пришла эта мысль, когда он наблюдал в столице за тамошними путанами. Одну из них он снял на ночь. Девушка разделась, а он, полюбовавшись, усадил на стул, отечески накрыл одеялом и до утра допрашивал с пристрастием. Она уползла полуживая, ничего с него не взяв. На него произвело впечатление, что заработком за одну ночь она могла бы месяц содержать наш литейно-механический завод. Отоспавшись, он вошел назавтра в правительство с предложением об ЭПД. Но сейчас, когда он сам оказался у кормила власти, ему потребовались эти деньги на разоружение, что, как оказалось, дороже вооружения.

…Радимов звонил мне по ночам. «Скажи этому идиоту, объясни ему всеми возможными для тебя способами, что Запад дает мне займы только под ЭПД с его филиалами, полагая, что привлекательность наших девушек — самый надежный залог на сегодняшний день. И смотри, чтобы они не повыскакивали там замуж за инсекстуристов! Как там Лолита, еще держится?»

В этом месте слышимость обычно снижалась, что объяснялось всезнайством офицера, оберегающего нас от подслушивания: в ЭПД он был, Лолиту навещал, был радушно принят, с тех пор горячо полюбил наш гостеприимный, как ее бедра, Край.

— Пока держится, — отвечал я. — Один арабский миллиардер застрелился под окнами ее номера, когда она принимала там его секретаря-англичанина. А ведь обещал распустить ради нее гарем и парламент в своем эмиратстве.

— Что он написал в завещании? — спросил эрудит офицер, не дав раскрыть рта хозяину. — Простите, Андрей Андреевич, но это очень важно.

— Вы это делаете не в первый раз, — заметил Радимов. — Хотя наши мысли все чаще совпадают, отчего мне становится от этого все грустнее.

— Конверт еще не вскрывали, но, как сказала мне Лолита, ее в числе наследников уже пригласили на следующий уик-энд к нотариусу на родину покойного.

— Она патриотка своей Родины? — спросил офицер. — С ней проведена соответствующая работа? Может это повлиять на формирование ее мировоззрения?

— Она патриотка своего Края, — сказал Радимов. — А вы завтра же можете подать рапорт о вашем увольнении из рядов…

— Конец связи, — сухо сказал офицер.

Все это промелькнуло в моей памяти, когда я слушал сетования Бодрова. Действительно, проблем все больше, денег все меньше. И на черта я лезу во все это, когда на мне семья и филармония?

А мой дом, кстати говоря, уже превратился в музей подарков Сергею Павловичу Уроеву, поскольку граждане Края, не зная, чем еще почтить Марию, вернее, как выразить свою тоску по хозяину, а также протест против нового наместника, несли и несли кто что мог.

Сначала я воспринимал это как дары волхвов, полагая, что скоро им будет конец. Но теперь невозможно было пройти из-за всевозможных кукол, мишек, заек, велосипедов, невозможно было не попасть под колеса поездов железных дорог, протянутых через комнаты и этажи.

Наш Серега просто балдел от этого великолепия, как бы живя на витрине Детского мира, где можно было сегодня спать в одной кроватке, завтра в другой, хотя до этого предпочитал спать с дедом. Причем после пичугинского крещения спал великолепно, никогда не просыпался, ничем не болел. Сравнить разве с первыми днями, когда его принесли из роддома?

Мария тогда извелась: он орал ночами, отсыпаясь в дневное время. Но это ладно, жаловаться не о чем. Что мне делать с хором?

Сероглазка больше не возвращалась, ее нигде не было, а когда я догадался обратиться к сержанту Нечипоруку, выяснилось, что он тоже исчез. Сбежали на пару. Теперь репетиции шли ни шатко ни валко, меня просто угнетало, что ее не было перед глазами, как я привык, хотя меня все уверяли, что поем все лучше и лучше. Может, и так. Тем более что приглашения на гастроли так и сыпятся…