— Хорош! — орал я, растаскивая и разнимая. — Вы что? Забыли, зачем пришли! Отца Никодима затопчете, сукины дети! Осторожней!

И прорвали мы цепь вполне достоверно. Мужики оборачивались назад, грозили кулаками избитым милиционерам. Те шарили между камней, подбирая фуражки. Грозили пистолетами.

— Ну попадешься мне, когда назад пойдешь!

— В городе встретимся!

Мы с отцом Никодимом переглянулись. Меня трясло от смеха, а он был суров и печален, подобно пророку, выводящему свой народ из пустыни.

По его щеке струилась кровь.

— Не трогай! — крикнул я какой-то бабке, попытавшейся его перевязать. — Так достоверней!

Посты инсургентов встретили нас с любопытством.

— От Радимова сбежали? Правильно!

— Бабка, дай чего пожрать!

— Мы нашим детям несем!

— Да ладно, а мы чьи! Давай, а то не пропустим!

— Давайте, давайте! — подталкивал я женщин. — Отвлеките их.

И вот повстанцы откладывают дробовики и автоматы, принимаются рыться в сумках…

— А ну прекратите! — послышался сверху голос их повелительницы. — Возьмите оружие и отгоните их! Вас хотят обмануть, чтобы проникнуть в наш лагерь!

Она и впрямь была неплохой наездницей, директриса ипподрома. Конь, молодой, горячий, ходил под ней ходуном, но сдерживался властной рукой. Волосы развевались из-под ковбойской шляпы. Загляденье, а не женщина. Совсем другое дело, когда на коне. Когда лежала на столе в кабинете, раздвинув ноги, — глаза бы не видели.

Она осеклась, увидев отца Никодима.

— Отец Никодим! — сказала она. — Это вы привели сюда этих людей?

— Это матери и отцы подростков, которых вы удерживаете! — сказал он. — Они принесли одежду и еду для вас. Они хотят видеть своих детей. У нас нет оружия, вы это видите.

— Вижу, вижу…

Повелительница гор, амазонка и инсургентша, проехала вдоль толпы, цепко высматривая мужиков.

— А что здесь делает У роев? — Она указала на меня плетью.

— Он хотел убить Романа Романовича, вы знаете это? Вы, святой, справедливый человек, о вас идет слава, вы знаете, вы понимаете, что вас хотят использовать? А в каких целях? Кому это нужно, отец Никодим? Только не вашей пастве! Поэтому уходите отсюда по-хорошему!

— Это почему мы должны уходить? — загалдели бабы. — Ты наших детей отняла, запугала, домой не пускаешь! А мы их покормить не можем?

— Хорошо! — Она подняла над толпой плеть, ее приспешники передернули затворы.

— Да на, стреляй! — разъярились не на шутку бабы, и я испугался, что сейчас начнется стрельба, и потому придвинулся поближе к единственному в ее свите автоматчику, похоже, бывшему десантнику покойного маршала, зайдя со стороны хвоста его лошади.

— Остановитесь! — закричал отец Никодим, становясь между стволами и толпой. — Прекратите сейчас же! Прокляну, кто сдвинется с места!

— Отец Никодим! — сказала директриса, поигрывая плетью. — Я не верю в Бога, и потому мне глубоко наплевать на ваши проклятия и на ваш сан. Но я знаю вас как честного человека. Человека слова. Поэтому сделаем так. Мы пропустим в наш лагерь только женщин, только матерей с едой и одеждой, и вы будете там с ними. Все мужчины останутся здесь. И отойдут на пару десятков шагов от моих ребят. Чтобы не возникло никаких недоразумений и случайностей, отчего оружие начинает само стрелять. Но сначала поклянитесь, что не замышляете ничего против нас. Готовы ли вы, отец Никодим, целовать крест?

— Да, — сказал он. — Готов. Если вы готовы сделать то же самое. Если обещаете, что наших женщин никто там не оскорбит и не обидит. А их дети будут к ним допущены.

И медленно поднес крест к своим губам. После чего искоса и быстро взглянул в мою сторону.

— Ну хорошо… — Она снова внимательно посмотрела на него. — Тогда я тоже обещаю. Пусть женщины выйдут вперед, а мужчины отойдут.

Я с сожалением отошел от дезертира, хотя уже чувствовал тяжесть его автомата в своих руках.

Женщины двинулись за ней наверх, растерянно оглядываясь на нас. Отец Никодим шел впереди, держа руку на кресте. Инсургенты перед ним расступались.

Мы остались перед постом — один автомат и пара дробовиков, набежать всем разом, и даже не успеют передернуть, тем более о двадцати шагах не могло быть и речи. Ну как о девяти метрах от стенки до мяча при пробитии штрафного.

Чтобы все обдумать, я закурил… И увидел быстрый и жадный взгляд дезертира, которого я уже считал своим. Я посмотрел на мужиков — заметили или нет? И увидел, как еще некоторые стали усаживаться, не спеша закуривая. Ветер порывом отнес табачный дым в сторону поста.

Сейчас главное — не торопить события. Надо дать отцу Никодиму и нашим женщинам поглубже туда втянуться. Он должен понять, где примерно находятся канистры с бензином. Дальше — сообразят. А другого шанса, кроме как с обильным пролитием крови, просто не существует.

Я как следует затянулся. И посмотрел на дезертира. Он уже забыл про автомат. И ничего, кроме моей «Явы», не видит и не чувствует.

— Будешь? — Я протянул окурок. (Не дай Бог, если тут окажется хоть один некурящий. Но нет. Навострили уши все пятеро. Или сколько их там?) Я мельком глянул на соседей. Те не спеша потягивали, глядя в небо. Грамотно, ничего не скажешь. Не все сразу.

Я протянул дезертиру окурок, поднявшись с камня. Его загорелое, небритое который месяц лицо покрылось каплями пота. Он оглянулся на товарищей. Потом протянул руку. Я сделал шаг навстречу, потом еще.

И когда наши руки почти встретились — ах досада, окурок выпал из моих пальцев, и он непроизвольно дернулся вниз, чтобы подхватить.

Плохо их все-таки готовили. Он лежал под моей ногой, его автомат был направлен на его товарищей. Лицо дезертира морщилось от боли. Но он старался не шевелиться — одно движение, и его горло будет раздавлено. Мужики деловито разоружали остальных.

Часть осталась с обезоруженными, остальные за мной следом поспешили наверх, пока клятвопреступление отца Никодима не открылось.

Мы ползли, бежали, цепляясь за кусты и камни, стараясь держаться вне тропы, ведущей наверх, чтобы нас не заметили.

Мелкие и крупные камни осыпались из-под ног, и я боялся, что нас услышат…

Потом вдруг услыхал голос повелительницы совсем близко. Они с отцом Никодимом отошли в сторону и негромко беседовали.

— Вы говорите, что многие из пришедших собираются к нам присоединиться?

— Да. Чтобы быть со своими детьми.

— Но их слишком много, отец Никодим. Больше, чем нас. И это внушает сомнение.

— Поверив мне с самого начала, Людмила Константиновна, имеет ли смысл не доверять в дальнейшем?

Конечно же! Ее зовут Людмилой Константиновной. Она еще выступала на бюро мэрии, где высказала обиду: мол, Андрей Андреевич слишком много внимания уделяет футболу и хоть бы раз пришел на рысистые испытания. А у нее даже лошади танцуют чечетку, не говоря о конюхах и жокеях. «Хоть бы раз зашли и посмотрели!» — так и сказала… Хозяин обещал, прижав руки к груди, сказал, что придет обязательно и даже знает, на кого поставить… Но так ни разу там не появился. Я, во всяком случае, его туда не привозил.

Впрочем, пару раз он собирался, но когда подъезжали, начинал морщить нос. «Да ну ее! Мерзкая баба. От нее конским потом воняет».

И мы сворачивали в другое место. Теперь это отыгралось. Я подумал, что надо бы ее сейчас схватить, приставить автомат к спине, и пусть отпускают детей. Но эта фанатичка начнет орать, чтобы меня не слушали, а делали, как договорились. Она готова на костер, как Жанна Д’Арк, при условии, что за ней пойдут остальные.

Я раздвинул кусты и увидел картину, напоминающую пионерлагерь в родительский день. Женщины разбились на кучки, и каждая кормит свое чадо, торопливо запихивая в рот куски, как если бы знали, что вот-вот загремят фанфары и гоны Страшного Суда.

Все разрознены, никто не блокирует разгуливающих и присматривающих жокеев, как договорились.

Я переглянулся с мужиками. Было ясно, что надо рывком прорваться в самый центр лагеря, где со своими милиционерами нес службу у палатки с бензином и оружием Вася Нечипорук. Иметь дело с Васей мне было не впервой, а вот как остальные? Справятся? Главное, самим не поднимать стрельбы и не дать этого делать жокеям.