Отлично, спокойно, как всегда, работал штабист для особых поручений при командарме бывший оконный офицер Качалов. Всегда так получалось, что у него и связных достаточно, и сметка есть, и хладнокровие. Выходы ищет и находят с необходимой быстротой.
— Лысенко приказ получил, занимает позиции твердо, товарищ командарм. С этой стороны угрозы не предвидится.
— Что с Блиновской?
— Пока неясно...
Только через два часа стало известно о трагедии в штабе Блиновской. На рассвете прямо во дворе штаба, когда собирались выезжать к войскам, убиты разрывом тяжелого снаряда начдив-2 Рожков и начальник штаба Берендс. Ранен начальник политотдела Друян.
Дивизия отошла под натиском превосходящих сил в полном порядке, готовится вернуть Большую Белозерку...
Рожков, начдив-2, молодой коммунар, 26 лет, почти мальчик... — что о нем знал Миронов? Только то, что он уроженец Калужской губернии, питерский мастеровой, бывший комиссар 5-го заамурского полка? И все? Заамурцы рассказывали о нем: «Такой плохонький был, одежа помятая, сапоги нечищены, самый неказистый из пулеметчиков. А как пришла революция — другой стал. Опрятный, подтянутый, во всем — образец, выбирать его всюду стали...»
Нет, пожалуй, знал Миронов о нем совсем немало, очень чутком и очень ровном, очень порядочном юноше с серьезным, редко улыбающимся лицом. Это он. Рожков, когда-то воспротивился безрассудному рейду конницы в тыл Врангеля под началом Жлобы и был за то отстранен от должности. Но когда трагедия свершилась, когда корпус погиб, а родная Блиновская выскользнула из огненного кольца полумертвая, но сохранившая себя, единая прежним воспитанием, зализывающая раны, тогда Рожкова снова вернули в дивизию, исправили дорого стоившую ошибку…
Потом еще в бою под Грушевкой, когда успех решали минуты и Миронов сам пошел в атаку с последним резервом заамурцев. Рожков не дал тогда командарму вырваться вперед. С возгласом «Командарм близко, с нами!» он кинулся в рубку с азартом мальчика, и тогда судьба сберегла ему жизнь. Оставалось еще у него две недоли до разрыва этого проклятого снаряда во дворе штаба...
Еще одна потеря дорогой жизни, еще одна зарубка на сердце.
Как живой представился начдив Рожков — на параде, когда Калинин вручал награды. Подошел Иван Андреевич Рожков, получил из рук в руки орден Красного Знамени, молча, сомкнув губы, посмотрел на Калинина и сконфуженно сунул орден в карман. Не подозревая совсем, что он герой, достойный этой награды.
Миронов вытер глаза носовым платком, не скрываясь, вызвал порученца своего Качалова.
— Пожалуйста, Владимир Яковлевич, поезжайте к блиновцам, примите командование. Бой там тяжелый» но имейте в виду все же» что на подходе к вам Лысенко. Я с 16-й пока здесь повожусь... Счастливо, Владимир Яковлевич.
Подвижный здоровила Качалов, умница, в заломленной по-кавалерийски черной папахе, откозырял и тут же исчез с вестовыми и связистами штаба.
— Ничего, ничего, генерал Тарарин, скоро у тебя снаряды кончатся. По такой хляби тяжело их подвозить. Тогда уж и мы заиграем артподготовку... Ничего, туман как будто падает в лощины, скоро оглядимся! — подогревал себя несвойственным, лекомысленным задором Миронов. Кончались, по-видимому, нервные силы.
Вслед за первым, обнадеживающим донесением от Качалова из Блиновской («Противник отброшен, Большая Белозерка вновь за нами...») доставили из тыла огорчение: «Вероятно, в верховьях Дона прошли дожди, тонкий лед поломало, по реке идут мелкие льдины и шуга, переправы сорваны!»
В том, что переправы сорваны, таилась большая беда. Большая, чем могли предполагать в штабе... Противник не должен об этом знать, иначе катастрофа неизбежна. Наверняка прервется поступление снарядов и прочего боезапаса!
Ну, что скажешь, командарм Миронов, куда подевалась боевая выучка твоих эскадронов, куда запропали полтора месяца учений и боев, почему от крепкого удара все посыпалось на глазах, рушится вдрызг, затаптывается в грязь? А?
Потому что — война. Потому что боевое счастье изменчиво, на твою выдумку и твой риск существуют сотни неведомых ответов, есть иные головы в стане врага, которые тоже умеют думать и решать...
Надо продержаться. Не может от одного крепкого удара рассыпаться армия Миронова, должен быть перелом.
Перелома еще нет, зато налажена связь со своим армейским штабом и штабом фронта...
Сведения с позиций: 21-я Михаила Лысенко вышла в тыл генералу Говорову, сбила встречную лаву, поворачивает противника вспять, с Качаловым у него прочная связь. И на том спасибо... Можно наконец вздохнуть спокойно. Сражение медленно и верно возвращается «на круги своя», инициативу снова берем в свои руки.
Командарм видел разъяренную конную массу блиновцев, идущих по взбитому, грязному снегу южнее Белозерки в жуткую, неудержимую рубку — напролом, на уничтожение, за смерть любимого начдива Рожкова...
Но еще рано говорить о переломе: здесь, поблизости, бьют и мотают 16-ю дивизию как бы в отместку за то, что именно она, неудачливая в прошлом, неповоротливая и вялая, первой форсировала Днепр и вышла в неприятельские тылы.
Еще рано успокаиваться, надо выручать неудачливого начдива Волынского...
— Правда ли, что Миронов разбит и будто бы повстанческая дивизия Махно предательски ударила по его тылам? Тут у нас все с ног сбились, целые сутки не было связи!..
— Какая чушь, господи прости! Я привезла докладную Миронова, ничего подобного там не было и не могло быть. Я только что из дивизии Махно! Впрочем, самого батьку не пришлось видеть, командует пока его помощник Каретник, — Старикова, «бой-баба» из политотдела армии, смотрела на штабных девиц, не нюхавших пороха, почти с презрением. Опять они муссируют всякие небылицы про Миронова, про измену во 2-й Конной, им хочется «остренького», «небывалого», «душещипательного» и обязательно с кровицей, чтобы рассказывать с придыханием и восторгом! Черти из благородного салона!
Армия Миронова отбивается с большими потерями, скрывать нечего, но у нее, Стариковой, была цель отнюдь не штабная, в стратегию ей незачем влазить, она инструктор политотдела, а к Махно ездила вообще едва ли не по собственной инициативе. Надо было развязать кое-какие узлы прошлого, выяснить подробности расправы над коммунистами в штабе махновской армия в декабре прошлого года, когда армия состояла в союзе с красными против Деникина. Между прочим, как роз в тот момент, в ночь «святого Варфоломея», Аврам Гуманист был там, на политической работе, но как-то уцелел, спасся, увильнул из-под неусыпных глаз Левы Задова и Мишки Левчика, садистов и гадов, и до сих пор молчит, как воды в рот набрал... Руки у него дрожат, глаза бегают, как у мелкого жулика, но рассказать членораздельно ничего не может. Пришлось ехать к махновцам, но там разве что узнаешь?
Штабные девушки липли к Таисии Ивановне, искали сенсационных сведений, но ей-то было не до них, спешила сразу в отдел, к самому начальнику со странной фамилией Попок...
Вообще говоря, вся эта история прошлогодняя почти не прояснилась, надо было через начальника нажимать на Аврама, пусть наконец все расскажет и объяснит!
Махно, он ведь никогда не входил в блок с белогвардейцами. Воевал все больше на два фронта либо примыкал к нашим силам. В конце восемнадцатого года громил петлюровцев под Екатеринославом, и большевики даже назначали его главкомом района. В январе девятнадцатого, например, силы махновской армии доходили до 30 тысяч штыков и сабель, и он воевал с Деникиным в составе 7-й Украинской советской дивизии. Потом дело осложнилось. Анархическая конфедерация «Набат» направила к Махно своих эмиссаров Иосифа Гутмана, Макса Черного и Аршинова-Марина, которые и убедили Нестора Ивановича, что пора переходить к безвластию... На помощь им явился из центра анархист Волин-Эйхенбаум, именно тогда Махно ушел с поста комбрига Красной Армии. А дальше начался бунт, расстрелы. Мишка Левчик, начальник махновской контрразведки, в одну ночь расстрелял начдива Полонского с женой и коммунистов штаба Азарова, Семенченко, Вайнера и Бродского. Гуманиста почему-то пощадили...
