Именно поэтому новые партнеры и вышли на малоизвестную французскую фирму, торгующую компьютерами «желтой» сборки; я не стала разбираться в разных тонкостях, но выяснилось, что от сделки при посредничестве этой фирмы мы получим очень солидные скидки.

Французы явно не собирались нас обманывать, но зато делали все, чтобы не обманули их. Насколько я понимаю, французы вообще не любят лишнего риска. На этот раз они выверяли все до тонкостей, из четверых приехавших двое были юристами. Иногда их дотошность меня просто бесила. Все документы сличались и проверялись по многу раз; не однажды мадам Альтюссер заставляла нас переделывать ту или иную бумагу, если ей чудилось, что на чьей-нибудь подписи не так выведена закорючка. Казалось, наши французские партнеры просто ошалели от собственной смелости, от того, что они сунули свои европейские головы в пасть русского медведя, и жалели об этом, и единственное их желание — остаться целыми и невредимыми; но о возможных барышах они все же не забывали.

Впрочем, может быть, я зря так сужу о французском характере. На второй день выяснилось, что мадам Альтюссер по матери русская и если и говорит на нашем языке с небольшим акцентом, то понимает все прекрасно; она просто не желала говорить по-русски, и ее знание языка скорее затрудняло мне жизнь, чем облегчало: то она требовала в документах заменить одно слово другим, то поправляла меня при переводе — чаще всего невпопад.

Зато именно благодаря ей я получила выходной. На сегодня была запланирована экскурсия в Звенигородский монастырь с заездом в этот старинный город, который когда-то чуть не стал столицей Руси, а также посещение имения Голицыно. Но микроавтобус нашей фирмы сломался, и французам подали «вольво», в котором могли разместиться только четверо пассажиров: еще несколько человек должны были ехать в старом «жигуленке» Жени. Я приготовилась сесть в его машину, когда мадам Альтюссер, окинув взглядом собравшихся, скомандовала:

— С нами поедут господин Ивлев и господин Войтенко. Госпожа Ивлева все эти дни трудилась не выкладывая рук и может отдохнуть. (Она очень гордилась своим знанием идиом и, очевидно, хотела сказать «не покладая».)

Я понимаю, что она хотела указать мое место, но все равно была ей благодарна: для меня прогулка вдоль реки действительно лучший отдых. Впрочем, я уже дошла до самой биостанции; на лодочной пристани никого не было, не было и самих лодок, давным-давно упрятанных в лодочный сарай. Я решила, что мне пора возвращаться, и повернула назад.

Но, к сожалению, мое уединение было скоро нарушено. Навстречу неспешной походкой шел Аргамаков и, приблизившись на расстояние нескольких шагов, поздоровался со мной.

Я удивилась: я знала, что Виолетта с утра собиралась в Москву по своим делам, а так как Аргамакова я сегодня нигде не встречала, то решила, что он тоже уехал вместе с ней.

Разговор наш начался весьма банально.

— Какая чудесная погода! — сказал он. — И какое замечательное место! Я уж думал, что так не бывает: и людей достаточно много, и природа почти дикая, незатоптанная.

— Как жаль, что у нас не было возможности полюбоваться природой в предыдущие дни, — сухо заметила я.

— Да, мне тоже жаль, что вы заняты с нами с утра до вечера. Вам, должно быть, очень скучно.

— Это моя работа. — Эти слова я произнесла уже таким ледяным тоном, что он должен был бы заморозить любое продолжение разговора на подобную тему, но Аргамаков не смутился:

— Не обижайтесь, я вовсе не считаю, что женщины не созданы для бизнеса. Просто вы не из того теста, что мадам Одиль или эта сушеная вобла Моник.

Видно, французы его тоже достали, подумала я.

Он наклонился, машинально подобрал с земли какую-то веточку с засохшими листьями и продолжал:

— В моем представлении, Агнесса, вы живая женщина, вы должны жить, чувствовать, ходить по лесной тропинке, вот как сейчас, а не корпеть над бумагами и переводить разные банальности с русского на французский и наоборот. И если бы вы видели, какая была у вас вежливая улыбка, когда эта стерва Одиль заставляла вас по десять раз повторять одно и то же, вы не удивились бы моему замечанию.

Вот тут я действительно удивилась: неужели я так в эти дни уставала, что даже выходила из роли деловой женщины, сама того не замечая?

— А это было так видно?

— Не волнуйтесь, не слишком. Просто я хорошо понимаю женщин. К тому же вы чем-то напоминаете мою жену. Кстати, вы знаете, что очень ей понравились?

Он не переставал удивлять меня. На следующий день после той памятной встречи с цыганкой Виолетта уехала на несколько дней в Нижний, а потом вернулась и поселилась в пансионате в большом и неуютном номере рядом с «люксом» ее мужа; мы с ней только вежливо здоровались — я все время была занята. Еще в Москве мы с Юрием крупно поговорили, и мой брат вынужден был признать, что в няньки к алкоголичке я не нанималась. Откуда же такая любовь?

— Спасибо за добрые слова.

— Не думайте, что я говорю это из вежливости, я слишком деловой человек, чтобы терять время на пустые, ничего не значащие фразы. Нет, вы действительно ей понравились, что очень странно, она редко проникается добрыми чувствами к женщинам. Но в вас есть что-то такое… Сочувствие, что ли. Видите ли, Виолетта пережила страшную трагедию — она потеряла ребенка, нашего ребенка… И с тех пор она так и не пришла в себя. Врачи говорят, что это депрессия. Я, честно говоря, рассчитывал, что в Москве ее подлечат. — Все это он произносил, глядя куда-то в сторону и покусывая веточку, но тут обернулся и посмотрел прямо мне в глаза: — Агнесса, мне ваш брат говорил, что вы профессиональный психолог. Вы нам поможете?

— У меня в самом деле есть диплом психолога, но это совсем не значит, что я умею лечить депрессию. Депрессия — это болезнь и входит в компетенцию психиатров; я же, хоть и кончала психфак, никогда не занималась практической работой.

— Вы меня не поняли. Я совсем не это имел в виду. У вас должны быть связи, вы знаете, к кому обратиться, вы можете понять, какой врач или экстрасенс внушит ей доверие к себе. У нас в Горьком тоже есть неплохие специалисты, но ни один не смог найти к ней подход. Иногда я просто боюсь за нее…

Все понятно, алкоголизм он называет депрессией — так ему легче. Ну что я могу тут сделать? Алкоголизм у женщин почти не лечится.

— Я очень ценю ваше отношение, Николай Ильич, но знаете ли…

— Давайте сейчас больше не будем говорить об этом, ладно? Зачем портить себе настроение в такой чудный день?

Тропинка вдоль реки была совсем узкой, моя нога соскользнула с нее, и я потеряла равновесие, но не успела упасть — он меня поддержал; руки у него оказались на удивление сильными, я не ожидала этого от человека его возраста и профессии.

Подождав, пока я выпрямлюсь, он очень вежливо предложил мне свою руку и повел меня наверх, по дорожке через лес к нашему пансионату. Мне было не слишком удобно идти — он был намного ниже меня, к тому же хватка его оказалась слишком крепкой, но отказаться было неудобно. Он перевел разговор на другое и почему-то вспомнил Левитана. Он говорил, что не любит знаменитые осенние пейзажи этого художника — они навевают грусть, а настоящая золотая осень, вот как сейчас, — торжество красок и жизни.

Я шла с ним рядом, охваченная дурными предчувствиями, уже представляя себе, как вожу Виолетту по приемным наркологов, но параллельно с неприятными мыслями в голове закавыкой вертелся еще один вопрос: с чего бы это наши новые русские стали все как один художественными критиками и особенно полюбили живопись?

К вечеру французы явились очень оживленные и за ужином громко обсуждали свои впечатления. Больше всего, по-моему, они остались довольны самодельными крестиками и небольшими иконами, приобретенными ими у мастеров у ворот монастыря. Мадам Одиль купила расписное пасхальное яичко с изображением младенца Христа, оно ходило по рукам, а она следила за ним с таким выражением лица, будто оно было настоящим и могло разбиться.