Однако не эти особенности возможного ВПП привлекли внимание Сталина и Молотова. Основой для их решения, ориентации отныне на КРН стало отношение последнего к польским границам. Высказанное Осубкой-Моравским 22 июня, а затем подтвержденное в ходе третьего раунда переговоров, шедшего с 18 по 22 июля, согласие на предлагаемый Москвою сдвиг рубежей как на востоке, так и на западе. Да еще потому, что намечаемая администрация должна была включить представителей трех партий — ППР, РППС и СЛ, что демонстрировало ее коалиционность и, тем самым, формальное следование демократическим принципам. Советское руководство одобрило создание нового органа власти, но все же — не как полноценного правительства, а его суррогата.

Под давлением Москвы КРН пришлось отказаться от планов немедленного создания ВПП. Действовать в строго предписанных рамках. 21 июля опубликовать якобы в еще не освобожденном Люблене — декларацию о принятии верховного командования над 1-й польской армией в СССР и АЛ в Польше, объединенных с этого момента в Войско польское. На следующий день, уже действительно в Хелме, первом крупном польском городе, из которого только что изгнали немцев, издать манифест об образовании Польского комитета национального освобождения (ПКНО) — центрального органа временной гражданской администрации, все же явно претендующего на роль государственной власти. Пост председателя и руководителя отдела иностранных дел в нем подучил Эдвард Осубка-Моравский (РППС), заместителей председателя — Анджей Витос (СЛ), наделенный также «портфелем» руководителя отдела земледелия и аграрной реформы, и Ванда Василевская (СПП). Отдел национальной обороны возглавил командующий АЛ Михал Роля-Жимерский.

Сталину больше не было нужды скрывать свои планы и решения, учитывавшие уроки прошлого. 23 июля он объяснил Черчиллю: «Мы не хотим и не будем создавать своей администрации на территории Польши, ибо мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Польши. Это должны сделать сами поляки. Мы сочли поэтому нужным установить контакт с Польским комитетом национального освобождения… В Польше мы не нашли каких-либо других сил, которые могли бы создать польскую администрацию». И тут же сделал весьма важную оговорку — «Польский комитет я не могу считать правительством Польши, но возможно, что в дальнейшем он послужит ядром для образования Временного польского правительства из демократических сил»[427]. Тем самым оставил возможность для переговоров в будущем, для отнюдь не исключаемого им слияния ПКНО и лондонского правительства на условиях, приемлемых Советскому Союзу.

Практически то же, но уже вполне официальное отношение СССР к ПКНО нашло выражение в еще одном документе. В заявлении НКИД от 26 июля, которое, в частности, отмечало: Советское правительство «рассматривает военные действия Красной Армии на территории суверенного, дружественного, союзного государства. В связи с этим советское правительство не намерено устанавливать на территории Польши органов своей администрации, считая это делом польского народа. Оно решило ввиду этого заключить с Польским комитетом национального освобождения соглашение…». А далее весьма настойчиво и многозначительно подчеркивалось новое, отнюдь не революционное, не коминтерновское отношение Кремля к государствам-соседям. То отношение, как это уже было при переговорах с Финляндией и Румынией, которое не только должно было успокоить поляков, избавить их от страха за будущее, но и дать понять всему миру, что СССР уже иной. «Советское правительство, — провозглашалось в этом документе НКИД, — заявляет, что оно не преследует цели приобретения какой-либо части польской территории или изменения в Польше общественного строя (выделено мною. — Ю. Ж.)[428].

Подобная позиция, как тогда, судя по всему, представлялось советскому руководству, должна была полностью исключить всю ту сложность, неопределенность, которая и породила разрыв дипломатических отношений с эмигрантским правительством. Позволяла она вместе с тем и перехватить инициативу. Заставить, что возможно и предполагалось, Черчилля обратиться к Сталину с просьбой разрешить Миколайчику приехать в Москву. Принять тем самым новые правила игры, установленные на этот раз Кремлем. Руководство СССР не просчиталось. „Наше искреннее желание, — писал британский премьер 25 июля Сталину, — заключается в том, чтобы все поляки объединились в деле изгнания немцев из их страны и в деле создания той свободной, сильной и независимой, дружественным образом сотрудничающей с Россией Польши (выделено мною. — Ю. Ж.), которую Вы провозгласили в качестве Вашей цели“[429].

При сложившихся, достаточно определенных обстоятельствах у эмигрантского правительства оставалась только одна возможность удержаться у власти: самим освободить Варшаву и перебраться туда до прихода частей Красной Армии и Войска польского. Только таким образом оно могло стать хозяином положения и вынудить Москву к прямым переговорам лишь с ним. Именно поэтому 1 августа по приказу, поступившему из Лондона, возглавляемая генералами Бур-Коморовским и Монтером, АК начала в польской столице вооруженное восстание, поначалу развивавшееся успешно. Повстанцы обладали численным превосходством над противником — практически двойным. Использовали они и весьма выгодное в тот момент положение на фронте — советские войска еще 29 июля вышли к Висле всего в 90 км южнее Варшавы, создав тем угрозу обхода и окружения находившейся там немецкой группировки.

С. Миколайчик вместе с С. Грабским, председателем Национального совета (органа, заменявшего сейм), и Т. Ромером, министром иностранных дел, прибыли в Москву 29 июля. Надеялись, используя весьма благоприятную для себя ситуацию, добиться от советского руководства согласия на образование правительства национального единства на предлагаемой ими основе — с предоставлением в нем минимального числа мест представителям КРН. Но Сталин и Молотов не торопились со встречей. Приняли делегацию только 3 августа, заставив ее четыре дня томиться в бесцельном ожидании. Выслушали предложение Миколайчика и его первую, предельно оптимистическую информацию о Варшавском восстании. Иосиф Виссарионович выразил готовность отдать приказ о помощи варшавянам оружием и боеприпасами. Но достаточно твердо заявил, что говорить о новом правительстве, его составе следует не с ним, а с членами ПКНО[430].

Миколайчику и его спутникам не оставалось ничего иного, как последовать данному совету. Переговоры с Осубкой-Моравским, Витосом, Жимерским и Василевской провели уже 6 и 7 августа, предложив политическим конкурентам 20 % мест в будущем правительстве. Ожидали лишь торга из-за количества министерских портфелей, но оказались втянутыми в дискуссию о том, на какую конституцию теперь следует опираться. На оценивавшуюся как демократическую — 1921 года, или на ту, что действовала с 1935 года, являлась юридической базой режима санации и рассматривалась оппозицией еще до войны как полуфашистская.

Осубка-Моравский настаивал на безусловном возврате к конституции 1921 года, гарантируя при согласии лондонцам пост премьера и еще три ключевых министерства. Миколайчик, понадеявшись на близкую победу АК в Варшаве, уклонился от прямого ответа, предложив продолжить контакты в самом скором времени.

Перед отъездом в Лондон, 9 августа, Миколайчика еще раз приняли Сталин и Молотов. О будущем правительстве не сказали ни слова, зато стали настойчиво убеждать в том, что для них оставалось важнейшим. На выгоде для Польши возврата ей западных земель с такими крупными промышленными городами, как Вроцлав (Бреслау) и Щецин (Штеттин), взамен уже утраченных де-факто восточных земель с Вильной и Львовом[431]. Убеждали в том, что само узкое руководство считало неоспоримой реальностью. В приказе верховного главнокомандования, подписанном Сталиным в тот самый день и затрагивавшем, на первый взгляд, частную проблему — сбор трофейного имущества, недвусмысленно отмечалось: территория независимой Польши начинается к западу от линии Керзона[432].