Демонстрация Кремлем самой возможности изменить внешнеполитический курс и ориентацию сделала свое дело. Великобритания и Франция, казалось, откликнулись на советское предложение, изложенное в ноте от 23 июля о незамедлительном начале переговоров для срочного заключения трехсторонней военной конвенции. 5 августа делегация двух стран, возглавляемая британским адмиралом Р. Даксом, начальником военно-морской базы в Портсмуте, и французским генералом Ж. Думенком, отбыла в СССР. Избрала, правда, не самый быстрый способ передвижения — по морю до Ленинграда, и прибыла в советскую столицу лишь 11 августа. Повторяя уже раз сработавший способ давления, Молотов в тот же день дал указание Астахову сообщить германскому МИДу, что Советский Союз заинтересован в возобновлении торгового соглашения и обсуждении польского вопроса, но при соблюдении непременного условия — переговоры должны происходить только в Москве. Вячеслав Михайлович, как можно предположить, надеялся, что одновременное пребывание двух соперничающих сторон позволит ему управлять событиями. Заставит обе стороны пойти на уступки — на быстрое заключение и оборонительного пакта с Великобританией и Францией, и торгово-экономического с Германией, заодно вынудив последнюю отказаться от своих агрессивных намерений хотя бы на ближайшее время по отношению к СССР и его слабым, по сути беззащитным соседям вдоль западной границы.
Однако уже 12 августа, с открытием англо-советских переговоров, на которых хозяев места встречи представляли нарком обороны К. Е. Ворошилов и начальник генерального штаба Б. М. Шапошников, обнаружилось слишком многое весьма неожиданное и неблагоприятное для Кремля. Лондон и Париж не только назначили руководителями своих делегаций лиц, занимающих более чем второстепенные посты, но и не наделили их соответствующими полномочиями для подписания военной конвенции в том случае, если она все же будет выработана. Лондон и Париж так же не нашли и разрешения ключевой проблемы — как именно Красная Армия должна вести боевые действия против вермахта, если граница между СССР и Германией отсутствует, а расположенные между ними Польша и Румыния категорически отказываются пропустить советские войска на свою территорию.
15 августа, когда безрезультативность трехсторонних переговоров стала очевидной, Шуленбург по своей инициативе посетил Молотова и зачитал ему послание Риббентропа, в котором сообщалось о его готовности нанести визит в Москву с тем, чтобы изложить в деталях предположения германского правительства. Но Вячеслав Михайлович вновь не стал ускорять события. Предложил послу «провести подготовку определенных вопросов для того, чтобы принимать решения, а не просто вести переговоры». К примеру, о готовности Германии заключить договор о ненападении, о возможности предоставления совместных гарантий прибалтийским странам, а кроме того — о возможном воздействии на союзника Германии, Японию, для нормализации отношений и на Дальнем Востоке. Через день Шуленбург передал Молотову ответы своего шефа по всем обозначенным вопросам, притом ответы только положительные. И все же приглашения Риббентропу пока не последовало. Узкое руководство СССР все еще продолжало надеяться на благополучный исход переговоров с англо-французской делегацией. Только 19 августа, когда окончательно проявилась бессмысленность надежд на военную конвенцию с Лондоном и Парижем, Кремль был вынужден сделать отнюдь не самый желаемый, откровенно вынужденный выбор — принять Риббентропа, но не раньше, чем через неделю, и лишь после публикации в прессе сообщения о заключении торгово-кредитного соглашения[152].
Последнее было подписано в ночь на 20 августа. Спустя сутки Риббентроп получил столь ожидаемое им приглашение, но теперь уже на 22 или 23 августа. Получил только после того, как вопрос о пропуске частей Красной Армии через Польшу и Румынию был полностью отвергнут англофранцузской делегацией, а Дакс предложил отложить следующее заседание на несколько дней. И все же в сообщении ТАСС от 22 августа о предстоящем прибытии в Москву Риббентропа, предназначенном прежде всего для зарубежной печати, особо оговаривалось: «Переговоры о договоре о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры. Речь идет о содействии делу мира: одно направлено на уменьшение международной напряженности, другое — на подготовку путей и средств в целях борьбы с агрессией, если она произойдет»[153].
Утром 23 августа Риббентроп прибыл в Москву. Днем начались переговоры, продолжавшиеся всего три часа, а вечером того же дня столь известный договор был подписан. И все же на следующий день Молотов настойчиво разъяснял французскому послу: «Договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом», что «некоторое время спустя, например, через неделю, переговоры с Францией и Великобританией могли быть продолжены». А 26 августа уже Лозовский в беседе с послом Китая указал на все ту же возможность: «переговоры прерваны, но их возобновление зависит от Англии и Франции»[154].
У Запада все еще оставался шанс, но он им так и не воспользовался. Фактически самоубийственно решил облегчить Гитлеру ведение войны — только на одном, западном фронте, ибо польская армия по общему признанию не являлась для вермахта серьезным противником. Советскому же руководству удалось разрешить сразу обе самых острых для тех дней проблемы. Обезопасить страну не только на западе, но и на востоке. 30 августа японские войска прекратили боевые действия, а 15 сентября примирение на Халхин-Голе было зафиксировано подписанием соответствующего соглашения. Однако трагическое развитие событий в Европе продолжало делать вопросы внешней политики первоочередными, вытесняющими все остальные.
Молниеносный разгром польской армии происходил при полном, чуть ли не демонстративном, безучастии вооруженных сил Великобритании и Франции, объявивших 3 сентября войну Германии. И именно такая непредвиденная ситуация заставила руководство СССР отступить от позиций своеобразного вооруженного нейтралитета. Воспользоваться теми преимуществами, которые давал ему пакт с Германией, вернее — дополнительный протокол (он же — секретное приложение), весьма схожий с тем, что подписали Наполеон и Александр I в Тильзите 7 июля 1807 года, в соответствии с которым к Российской империи и отошли Финляндия, Бессарабия. Теперь же, спустя сто тридцать лет, уже Советский Союз, но практически в подобной международной обстановке, получал возможность существенно усилить обеспечение национальной безопасности.
Советское руководство действовало предельно осторожно. Воспользовалось потенциальными преимуществами не 5 сентября, когда к тому его настойчиво призывал Берлин. Лишь после того, как правительство Польши бежало в Румынию, а вермахт сомкнул «клещи» неподалеку от Брест-Литовска, завершив окружение последних продолжавших бороться частей польской армии в Модлине и Варшаве. Только тогда, когда ситуация в Европе приобрела весьма странные, если не двусмысленные черты. С одной стороны, в Польше не было законного и дееспособного, осуществлявшего бы свои властные полномочия, правительства, способного или к продолжению сопротивления, или к капитуляции. С другой стороны, на западе, по выражению Черчилля, «последовала длительная гнетущая пауза», вскоре не без основания названная «странной войною». Ни британская, ни французская армии не делали даже попыток спасти Польшу, перейдя в наступление, используя то неоспоримое преимущество, которое дала им Германия, начав войну на двух фронтах.
Только 17 сентября посла Польши в Москве В. Гржибовского вызвали в НКИД и вручили ноту правительства СCCP. В ней же, в частности, говорилось: «Советское правительство отдало распоряжение главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями и дать ему возможность зажить мирной жизнью»[155]. Легко заметить, что в ноте еще не содержалось даже намека на возможность инкорпорации западных областей Белоруссии и Украины и как бы подразумевалась такая возможность решения судьбы Польши, при которой та не должна была исчезнуть с политической карты мира.
