Речь Молотова вместе с тем явилась и ответом на выступление Чемберлена 19 мая в палате общин во время острых дебатов по все тому же вопросу — заключать или нет с Советским Союзом договор о сотрудничестве. Британский премьер так сформулировал свою позицию: «Если нам удастся разработать метод, с помощью которого мы сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать, мы хотим этого, мы считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь Советского Союза, ни на чем не основано».
Но оправдание Невилла Чемберлена не смогло убедить ни его противников, лейбористов, ни сторонников, консерваторов. Легко уличил коллегу по партии в абсолютном нежелании действовать даже Черчилль. «Если вы, — сказал он, — готовы стать союзниками России во время войны, во время величайшего испытания, великого случая проявить себя для всех, если вы готовы объединиться с Россией в защите Польши, которую вы гарантировали, а также в защите Румынии, то почему вы не хотите стать союзником России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ними… Если правительство его величества… отклонит и отбросит необходимую помощь России и таким образом вовлечет нас наихудшим путем в наихудшую из всех войн, оно плохо оправдает доверие…»[147].
Прозорливо обрисовывая будущее и потому настаивая на союзе с СССР, Черчилль даже не мог предположить, что произойдет в самые ближайшие дни. Что и вынудит, помимо всего прочего, Молотова столь настойчиво, вновь и вновь взывать к Западу. 22 мая министры иностранных дел Германии и Италии, Риббентроп и Чиано, подписали так называемый Стальной пакт — договор, в соответствии с которым обязались «совместными усилиями выступать за обеспечение своего жизненного пространства». Ну а какими будут методы такого «обеспечения», они только что продемонстрировали в Чехословакии и Албании. Лишь после официального оформления агрессивного пакта Берлин — Рим, Чемберлену пришлось дать положительный ответ на предложение Москвы. Согласиться начать прямые переговоры об оказании сопротивления Германии и Италии в Европе, но лишь на основе старых, явно не отвечающих реальным условиям, процедур, когда-то выработанных Лигой наций. И вновь Молотову пришлось на встрече 27 мая с британским послом и французским поверенным в делах категорически заявлять: «Участвовать только в переговорах о пакте, целей которого СССР не знает, советское правительство не намерено»[148].
Между тем западные демократии все больше и больше утрачивали еще сохранявшуюся возможность как-то повлиять на развитие ситуации. Пока они невозмутимо обдумывали «методы» сотрудничества с СССР, Германия успела заключить собственные пакты о ненападении: с Данией — 31 мая, Эстонией и Латвией — 7 июня. А Лондон и Париж лишь к 13 июня сумели договориться о своих общих замечаниях на предложения Москвы. И вновь свели их к тому, чтобы ни в коем случае не брать на себя никаких обязательств в случае агрессии против СССР, а также Финляндии, Эстонии и Латвии. Но при этом захотели обязать СССР оказывать потребную им помощь при нападении Германии на Польшу, Румынию, Грецию, Турцию и даже Бельгию. Принудили Кремль к единственно возможному для него ответу в затянувшемся диалоге, которому не видно было конца — правительство СССР «не может примириться с унизительным для Советского Союза неравным положением, в которое оно при этом попадает».
Столь же пренебрежительным оказалось и последующее решение Чемберлена. Получив приглашение Молотова министру иностранных дел Галифаксу приехать в Москву для выработки и подписания пакта о сотрудничестве, британский премьер фактически отклонил его. Отказал он и Антони Идену, ранее уже ведшему переговоры со Сталиным и потому выразившему настойчивое желание содействовать быстрейшему заключению трехстороннего договора[149]. В советскую столицу был направлен рядовой чиновник Форейн оффис У. Стрэнг, что в очередной раз раскрывало подлинное, негативное отношение британского правительства к совместному с СССР сдерживанию агрессоров.
Положение же Советского Союза тем временем оказалось как никогда тяжелым. Не просто сложным, а чрезвычайно опасным, непосредственно угрожающим национальным интересам и требующим незамедлительного принятия окончательного решения. Еще в конце мая японские войска возобновили провокации, только на этот раз вторглись не в пределы СССР, а на территорию Монголии, где в соответствии с договором от 12 марта 1936 года об оказании ей помощи от внешней угрозы располагались части Красной Армии. Отдельные, поначалу незначительные пограничные столкновения в районе реки Халхин-Гол к концу июня переросли уже в настоящий локальный конфликт, в котором с обеих сторон участвовали пехотные и кавалерийские дивизии, сотни самолетов, сотни танков.
Памятуя о сути, направленности антикоминтерновского пакта Германии и Японии, к которому в 1937 году присоединилась Италия, а в начале 1939 года — Манчжоу-го, Венгрия и Испания, советское руководство обязано было предполагать самое худшее — войну одновременно в Европе и на Дальнем Востоке. Только поэтому Кремлю пришлось пойти на крайнюю меру. Попытаться оказать максимально возможное давление на западные демократии с тем, чтобы вынудить их ускорить заключение договора о совместном отражении агрессоров. 29 июня в «Правде» была опубликована статья А. А. Жданова, что недвусмысленно свидетельствовало — она выражает мнение всего узкого руководства СССР, под весьма красноречивым, категорическим заголовком: «Английское и французское правительства не хотят договора с Советским Союзом на основе равенства». По содержанию же статья повторяла все предложения, высказывавшиеся ранее Москвой при обмене посланиями с Лондоном и Парижем. Заставляла потому последних как-то отреагировать. Дать, наконец, прямой ответ, сообщить о своих истинных намерениях и планах.
В тот же день, но уже другой член узкого руководства, Молотов, направил в Берлин телеграмму поверенному в делах Г. А. Астахову, ведшему вялотекущие переговоры о возобновлении советско-германского торгово-экономического соглашения, срок которого незадолго перед тем истек. Вячеслав Михайлович предложил Астахову устно уведомить германский МИД о том, что «между СССР и Германией, конечно при улучшении экономических отношений, могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений»[150]. Подобным, традиционным для дипломатии способом зондажа, Кремль пытался обезопасить себя на тот случай, если переговоры с Лондоном и Парижем закончатся ничем, а боевые действия на Халхин-Голе перерастут в настоящую войну. Попытался найти выход из того тупика, в котором Советский Союз оказался по вине Чемберлена. Обеспечить любым способом безопасность страны, не готовой еще, ибо Кремль знал это как никто другой, к серьезным вооруженным столкновениям, да к тому же на два фронта. Попытался и продемонстрировать Великобритании, Франции, так как возможные переговоры в Берлине никто не собирался скрывать, да и не мог бы того сделать, что у СССР есть не один, а два варианта решения, возможность выбора между ними. И добился искомого.
2 августа Риббентроп заметил Астахову, что его страна стремится строить отношения с Советским Союзом на принципах равенства. На следующий день посол Германии в Москве Шуленбург во время беседы с Молотовым пошел еще дальше. Отметил: «Жизненным интересам СССР в Прибалтийских странах Германия мешать не будет. Что касается германской позиции в отношении Польши, то Германия не намерена предпринимать что-либо, противоречащее интересам СССР». Однако Вячеслав Михайлович, удостоверившись, что Гитлер не только пытается всячески избежать войны на два фронта, но и готов ради того пойти на определенные уступки на Востоке, не стал торопиться с окончательным ответом. Даже преднамеренно уклонился от него, сказав Шуленбургу, что советское правительство не желает отказываться от соглашения с Лондоном и Парижем. «Оставаясь верным своей последовательной миролюбивой политике, — уточнил свою мысль Молотов, — СССР пойдет только на чисто оборонительное соглашение против агрессии. Такое соглашение будет действовать только в случае нападения на СССР или на страны, к судьбе которых СССР не может относиться равнодушно»[151]. Жребий все еще не был брошен. И 3 августа 1939 года, всего за месяц до начала второй мировой войны, руководство Советского Союза продолжало склоняться к союзу с западными демократиями.
