Между тем президент Чехословакии Эдуард Бенеш, достаточно осведомленный о настоящей позиции Великобритании и Франции, попытался ценой максимальных уступок избавить свой народ от неравной борьбы с вермахтом. 5 сентября предупредил лидеров судетских немцев Кундта и Себековского о своей готовности принять любые их требования. Но фюреру компромисс, даже самый благоприятный для него, не был нужен. Необходим был повод, который вскоре он и получил. Всего два дня спустя Генлейн запретил своим подручным любые переговоры с пражским правительством и возглавил путч, сразу же до предела обостривший ситуацию. Приведший к задуманному — объявлению в Судетской области чрезвычайного положения, вводу войск и разоружению мятежников.
Германия отреагировала незамедлительно. Выступая 10 сентября в Нюрнберге, Геринг обрушил бурю показного гнева на маленькую соседнюю страну. Оказываемое ею сопротивление предусмотрительно связал только с СССР да непременным для таких случаев мировым сионизмом. «Жалкая раса пигмеев-чехов, — грубо подстрекал он соратников по НСДАП, — угнетает культурный народ, а за всем этим стоит Москва и вечная маска еврейского дьявола»[59].
Далее события развивались крайне стремительно. 15 сентября Чемберлен встретился с Гитлером в Берхтесгадене. Заранее выразив готовность удовлетворить все его претензии, попросил о незначительной отсрочке — для одобрения своих действий британским правительством. 18 сентября получил поддержку не только от членов кабинета, но и от французского министра иностранных дел Бонне, специально прилетавшего в Лондон. 19 сентября послы Великобритании и Франции потребовали от Чехословакии безоговорочно принять условия, выдвинутые Гитлером. Однако Бенеш отклонил недвусмысленный ультиматум. Все еще сохраняя надежду на поддержку Парижа, обратился к СССР с запросом, окажет ли он военную помощь в соответствии с договором при столь очевидной позиции Чемберлена. И тут же получил ответ, что 30 дивизий Красной Армии сосредоточены у западных границ, ожидая приказа о выступлении.
21 сентября, пытаясь оказать моральное воздействие на Францию, Литвинов заявил в Лиге наций: «Наше военное руководство готово немедленно принять участие в совещании с представителями французского и чехословацкого военных ведомств для мероприятий, диктуемых моментом». Однако очередной советский демарш оказался безрезультатным. В тот день в Праге получили новый ультиматум Лондона и Парижа, совершенно открыто мотивированный стремлением избежать ситуации, «за которую Франция и Англия не могут взять на себя ответственность»[60]. 21 сентября и Польша поторопилась занять прогерманскую сторону. Объявила о своих претензиях на часть чехословацкой территории — Тешинскую область. Вынудила правительство СССР выступить с заявлением — оно будет рассматривать вторжение польских войск в Чехословакию актом агрессии.
Тем временем Чемберлен вторично встретился с фюрером, окончательно согласовав с ним процедуру расчленения суверенного государства. Поставил лишь одно условие — войны не объявлять, военных действий не вести. 25 сентября с таким решением согласился французский премьер Да-ладье, а 28 сентября — и Муссолини. Следующие два дня лидеры четырех стран, собравшись в Мюнхене, официально и документально зафиксировали свой сговор. 30 сентября Бенешу пришлось капитулировать. Но не желая связывать себя с позорной сделкой, он сложил с себя 5 октября полномочия президента, передав их генералу Сыровы, командовавшему чешским легионом в России в годы гражданской войны.
Спустя несколько лет, оценивая Мюнхенское соглашение, Черчилль признал: «Советские предложения фактически игнорировали. Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это»[61].
В те же самые дни не менее драматические события происходили и в Советском Союзе. Правда, под покровом тайны.
Чистку НКВД, вернее, пока лишь, для начала — смену его высшего руководства в намеченный срок, к 20 октября, что предусматривало постановление ЦК, провести так и не удалось. За три недели Маленков и Берия смогли утвердить на ПБ только троих: В. Д. Филаретова, до того наркома местной промышленности РСФСР — замнаркома по хозяйству, Н. Н. Федорова — начальником 2-го управления, М. А. Петрова — начальником секретариата наркомата. За следующий месяц также троих, но уже лишь по ГУГБ: В. Г. Деканозова, по совместительству — начальником ИНО (5-й, иностранный отдел, т. е. внешняя разведка), М. М. Гвишиани — начальником 3-го специального (оперативного) отдела, П. А. Шария — начальником секретариата[62].
Столь значительная задержка была вызвана необходимостью скрупулезно проверить кандидатов для работы в НКВД. Их сначала просто отбирали — тех, кто не был запятнан участием в репрессиях, на кого можно было твердо положиться, не определяя для них еще конкретные должности, и проводили списками через ПБ. Так, 5 ноября утвердили перевод четырех сотрудников ОРПО в отдел кадров НКВД СССР и 32 молодых офицеров наркомата, преимущественно недавних выпускников различных институтов, для работы в центральном аппарате и территориальных управлениях. В середине ноября — еще 32-х, 26 ноября ПБ приняло решение об организации месячных курсов при НКВД для тех партийных и комсомольских функционеров, кто будет переведен туда[63].
Размеренную четкую кадровую работу внезапно нарушили несколько чрезвычайных происшествий, заставивших пойти на экстраординарные меры. 12 ноября неожиданно застрелился начальник управления НКВД по Ленинградской области М. И. Литвин. Долгое время он являлся преуспевающим партфункционером. С 1930 года возглавлял распредотдел (предшественник ОРПО) Среднеазиатского бюро; в 1931 стал заместителем заведующего распредотдела уже ЦК ВКП(б); с марта 1933 заведовал отделом кадров ЦК КП(б) Украины; в 1936 году получил пост второго секретаря Харьковского обкома. Только в 1937 году его направили в НКВД СССР, начальником отдела кадров, а в начале 1938 перевели в Ленинград. Именно такая биография и должна была настораживать. Ведь Литвин, представитель старой партийной гвардии, в прошлом был связан со слишком многими руководителями, не только уже оказывавшимися «врагами народа» — Косиором, Чубарем, Постышевым, но и все еще остававшимися на своих постах. Например, со Ждановым. Все это и создавало неразрешимую проблему. Вынуждало трактовать самоубийство многозначно: и как возможное раскаяние в содеянном, страх перед грядущим наказанием, и как вполне вероятный поступок честного человека, опасавшегося стать очередной невинной жертвой.
Приходилось, возможно, Маленкову и Берии рассматривать и иные возможные — теоретически — версии. А среди них, вероятно, и такую: нет ли взаимосвязи между самоубийством М. И. Литвина, отстаиванием П. П. Постышевым репрессивного курса и бегством еще в июне к японцам, в Манчжоу-го, начальника управления НКВД по Дальневосточному краю Г. С. Люшкова. Того самого Люшкова, который до перевода в начале 1938 года в Хабаровск занимал должность заместителя начальника секретно-политического отдела ГУГБ. Люшкова, который не только слишком много знал о массовых репрессиях, был причастен к их проведению, но и участвовал в организации пресловутых «московских процессов».
И без того до предела запутанный для узкого руководства вопрос осложнили еще и аресты среди руководства НКВД, как считалось, сделанные не без оснований. В сентябре, с санкции Ежова — наркома внутренних дел БССР Б. Д. Бермана, однофамильца начальника ГУЛАГа М. Д. Бермана. В конце октября — начале ноября, уже с санкции Берия — врио начальника ИНО Пассова, начальника одного из отделов Транспортного управления А. П. Радзивиловского и, что рассматривалось как самое важное, начальника отдела охраны ГУГБ И. Я. Дагина, отвечавшего за безопасность высших руководителей партии и государства. Потому-то 14 ноября по настойчивому требованию Берия, мотивированному безотлагательной необходимостью разобраться в ленинградских событиях, ПБ утвердило на пост, который прежде занимал Литвин, С. А. Гоглидзе, в тот же день выехавшего в город на Неве. 18 ноября начальником 1-го отдела (охраны) ГУГБ назначили Н. С. Власика[64]. А за три дня до того завершилась, опять же со значительным опозданием, работа над проектом документа, который, по замыслу его создателей, и должен был положить конец массовым репрессиям, установив одновременно принципиально новые требования для тех, кого и переводили в НКВД.
