Трумэн, разумеется, об этом не знал. Ему приходилось довольствоваться лишь той информацией, которую ему предоставляли другие. И потому вскоре солидаризировался с Черчиллем, еще с 1943 года вынашивавшим идею создания Западного союза как противовеса мощи СССР в Европе. Идею, начавшую обретать новые формы. 5 марта экс-премьер Великобритании выступил в Вестминстерском колледже небольшого миссурийского городка Фултон. Произнес речь в присутствии, а следовательно при пока молчаливом одобрении Трумэна. Со всей страстной убедительностью профессионального оратора обрушился на внешнюю политику Москвы. Как бы следуя сценарию, предложенному Кеннаном, обвинил СССР в экспансионизме, в уже совершенном захвате всей Восточной Европы, над которой опустился «железный занавес». И потому, опять же в полном соответствии с рекомендациями американского дипломата, призвал англо-саксонские страны незамедлительно объединиться. Используя имевшуюся монополию на ядерное оружие, незамедлительно дать отпор агрессивным замыслам Советского Союза.
Сталину вновь пришлось вступить в полемику, только на этот раз — открытую. 13 марта он дал интервью газете «Правда». Расценил в нем выступление Черчилля как «опасный акт, рассчитанный на то, чтобы сеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество». Не довольствуясь столь резким выпадом, добавил: «Установка г. Черчилля есть установка на войну, призыв к войне с СССР». Категорически отверг обвинения в экспансионизме, в который раз повторив, обращаясь прежде всего к лидерам Запада, то, о чем неустанно твердил с декабря 1941 года — «Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах (восточноевропейских. — Ю. Ж.) существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу»[519].
Неделю спустя, воспользовавшись просьбой корреспондента Ассошиэйтед пресс ответить на его вопросы, Сталин фактически отверг еще одно обвинение Кеннана в адрес СССР. Дал следующее понимание Кремлем роли, значимости ООН: «она является серьезным инструментом мира и международной безопасности. Сила этой международной организация состоит в том, что она базируется на принципе равноправия государств, а не на принципе господства одних над другими». А заодно высказал и свое видение всей международной ситуация. «Я думаю, — отметил Сталин, — что „нынешнее опасение войны“ вызывается действиями некоторых политических групп, занятых пропагандой новой войны и сеющих, таким образом, семена раздора и неуверенности»[520].
Но всякий раз, обращаясь к международным проблемам, к конкретным заявлениях западных лидеров, Сталин ни разу не осудил политику официальных Вашингтона и Лондона. Делал это вполне сознательно, ибо все еще надеялся на лучшее. На сохранение в обозримом будущем прежних отношений с США и Великобританией. Даже уклонился от комментариев в связи с по меньшей мере странным и неожиданным выступлением исполнявшего обязанности госсекретаря Дина Раска на одной из пресс-конференций, 22 января. На ней тот, сугубо должностное лицо, позволил себе заявить: Курильские острова являются всего лишь зоной временной оккупации Советского Союза, и об их передаче под постоянную юрисдикцию Москвы речь, мол, никогда не шла. Опровергать столь противоречащее договоренностям мнение государственного департамента США пришлось советским средствам массовой информации. Почти сразу же, 27 января — сообщением ТАСС, а две недели спустя — в газете «Известия», публикацией ялтинского соглашения глав трех великих держав, связанного с судьбою дальневосточного региона[521].
Резко, чуть ли не катастрофически ухудшившаяся ситуация в мире, грозившая если и не действительно войною со вчерашними боевыми союзниками, то практически полным разрывом дружественных отношений с ними, означала полный провал внешнеполитической стратегии Сталина. Ошибочность избранного им курса. Требовала либо серьезнейшей переоценки сделанного, корректировки избранной ранее линии поведения, либо нового витка ужесточения. Сталин, как продемонстрировали события на вершине власти, избрал второе. Пошел на очередной дворцовый переворот. Поспешил избавиться от понимавших происшедшее соратников-соперников. Прежде всего — от Молотова и Маленкова.
Первый послевоенный Пленум ЦК ВКП(б) собрался 18 марта. Он рассмотрел только два вопроса. Дежурный — «сессии Верховного Совета Союза ССР», то есть формирования его президиума и Совнаркома, который решено было переименовать в Совет министров (СМ). И экстраординарный — «организационный», подразумевавший серьезнейшие кадровые перестановки.
Первой достоянием гласности в сознательно искаженном виде стала информация по первому вопросу. Сессия ВС СССР 19 марта, как от нее и требовалось, без обсуждения и приняла отставку старого правительства, и утвердила состав нового. Для всех его огласили в следующем порядке: председатель — Сталин, его заместители — Молотов, Берия, Андреев, Микоян, Косыгин, Вознесенский, Ворошилов, Каганович[522]. Иными словами, все те же члены ГКО и ОБ СНК, только без Булганина, Маленкова и Шверника (последнего тогда же избрали председателем ПВС СССР вместо ушедшего в отставку из-за серьезного ухудшения здоровья Калинина), но зато с возвращенным из политического небытия Ворошиловым.
Реальная же власть, подлинное руководство высших исполнительных органов оказалось сокрытым ото всех. В соответствии с решением ПБ, утвердившем строго секретное постановление СМ СССР от 20 марта, «вместо существующих двух оперативных бюро Совнаркома Союза ССР» было образовано единое бюро Совета министров (БСМ), включившее всех заместителей председателя СМ. Однако главой БСМ оказался не названный вторым на сессии, в газетных публикациях Молотов, а Берия, заместителями же — Вознесенский и Косыгин[523].
Неделей позже, 28 марта, окончательно распределили и обязанности между всеми заместителями главы правительства. Самым существенным здесь оказалось то, что Берии, в дополнение к должности фактического премьера и руководителя атомного проекта, поручили еще «наблюдение за работой» МВД, МГБ и министерства госконтроля. Столь огромные полномочия и сделали Лаврентия Павловича, не столь уж неожиданно для остальных членов узкого руководства — ожидать этого следовало после событий, связанных с «делом Гузенко», вторым человеком в государственных структурах. По сути дали ему, и только ему, возможность официально контролировать деятельность всего бюрократического аппарата страны. Решать судьбы не только рядовых граждан, но и тех, кто находился с ним на «одном уровне».
Положение Молотова оказалось резко пониженным. Его функции, как и в мае 1941 года, ограничили лишь руководством МИДа[524]. Но, как следовало из факта существования комиссии по внешней политике ПБ, под постоянным и неусыпным контролем последней. Маленкова же просто лишили того государственного поста, зампреда СНК СССР, который он занимал последние три года.
Столь же серьезнейшие перемены затронули и партийные структуры, высшие органы партии — секретариат, ОБ и ПБ. Официальное сообщение о Пленуме, опубликованное газетами и переданное по радио только 20 марта, зафиксировало якобы только рутинные перестановки. Пополнение состава членов ПБ Берия и Маленковым, кандидатов в члены ПБ — Булганиным и Косыгиным, менее существенные изменения — ОБ. Замену в секретариате умершего почти год назад главного идеолога военной поры Щербакова и «аграрника» Андреева первыми секретарями ленинградской и московской парторганизаций, А. А. Кузнецовым и Г. М. Поповым[525].
Общедоступная информация, как всегда, скрыла и причины перемен, и конкретные обязанности новых секретарей, определенные к тому же лишь месяц спустя, 13 апреля, на четвертом по счету послевоенном протокольном заседании ПБ. В тот день коренная реконструкция аппарата ЦК, начатая еще на XVIII съезде партии, наконец завершилась упразднением последних производственно-отраслевых отделов — сельскохозяйственного и транспортного. Теперь деятельность секретариата ограничили теми вопросами, которые и решили оставить за партией: подбором и расстановкой кадров, пропагандой и агитацией, проверкой работы местных парторганизаций, а также связями с зарубежными компартиями, а точнее — мягким воздействием на них. Новым задачам соответствовала и новая структура партаппарата. Она включала два управления — кадров, пропаганды и агитации, два отдела — оргинструкторский, внешней политики. Почти полностью их руководство было обновлено, а сами они иначе распределены между секретарями — для контроля за ними.
