– Уходи, Скай, – говорит Боунс, не глядя на меня, и я едва узнаю его голос. Он такой низкий, такой глубокий.

– Что? – Я издаю звук, больше похожий на писк насекомого, чем на человеческий голос. И с усилием повторяю громче: – ЧТО?

Боунс смотрит на Лилит таким взглядом, значение которого я бессильна себе объяснить. Что за выражение в его глазах? Предвкушение? Возбуждение? Одержимость? Я делаю шаг назад, и щенок, вертящийся у моих ног, громко взвизгивает. Это галлюцинация… Меня подстрелили в аэропорту, и я лежу на холодном полу в предсмертной агонии. Это не может быть правдой!

– Ты плохо слышишь? – взрывается Боунс, разворачиваясь ко мне всем телом. Он выглядит угрожающе, и эта угроза адресована МНЕ. – Уходи!

– Тебя, что, накачали дурью? – вздрагиваю я. – Боунс, ты же… Мы же… На берегу… Я люблю тебя!

Лилит смотрит на меня из-за его плеча с сожалением и насмешкой. Ее рука ложится ему на плечо, и он тут же накрывает ее ладонь своей.

В этой комнате творится что-то, чего мне никогда не понять. Она полнится напряжением. Высоковольтным электричеством. Демоническими, непостижимыми, всепоглощающими чувствами, по сравнению с которыми мои собственные – это жалкая человеческая пародия, слабая подделка.

– Если хочешь, чтобы я ушла, тебе нужно всего лишь убить меня! – кричу я.

– Останься, если хочешь, – произносит Лилит. Без злости, без презрения. Даже как-то по-доброму. – Гарри не будет против, правда? Она просто посмотрит, как сильно ты по мне скучал.

– Проклятье! – орет Боунс, надвигаясь на меня. – Выметайся, черт бы тебя побрал!

Я отшатываюсь и падаю навзничь. Моя голова ударяется об пол, но Боунс даже не смотрит на меня. Баунти лает, как бешеная. В коридор вбегают вооруженные люди в пижамах.

– Не стрелять никому, – спокойно говорит Боунс. – Просто заберите ее отсюда.

Я не сразу понимаю, что он говорит обо мне. Я отказываюсь это понимать! Боунс поднимает руку, и его пальцы касаются щеки Лилит. Он словно не видел ее тысячу лет и теперь хочет рассмотреть получше. Убедиться, что она реальна. Я смотрю на это движение, как завороженная. Смотрю и вою, вою…

– Нет! Нет! Я не уйду! – визжу я.

– Забирайте ее – и все вон! ЖИВО! – орет Боунс.

И никто не смеет перечить ему. Никого не волнует, что здесь в этом доме – она. Посторонняя, чужая, непрошеная. Меня хватают под руки и волокут прочь. Я цепляюсь руками за дверной косяк, сдирая с пальцев кожу. Боунс разворачивается к Лилит, потеряв ко мне всякий интерес, и она тянется к нему, она обвивает его шею руками, а он не возражает. Она кажется совсем крохотной рядом с ним и такой уязвимой. Она смотрит на него из-под длинных ресниц, гладит руками его лицо и прижимается к Боунсу всем телом. Последнее, что вижу, – их сближающиеся головы, их приоткрытые губы, его руки, впивающиеся в ее предплечья… А потом дверь захлопывается. С глухим стуком. Так захлопываются крышки гробов.

– Боунс! ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?! – надрываюсь я. – Это она охотится на меня! Это она убила Саймона! Это она отправила меня в лапы насильнику, ему на потеху! Насильнику, которого ты грозился ради меня убить! Оушен! Гарри! Сэм!!!

У него столько имен, но он не откликается ни на одно из них.

Среди тех, кто тащит меня к выходу, я узнаю мистера Оушена. Старик молчит и быстро тянет меня к выходу.

– Что вы делаете?! Отпустите меня! Что, что здесь происходит?!

– Я не знаю, что происходит, о'кей?! – отвечает Брайан. – Но если он требует, чтобы тебя здесь не было, то тебя здесь не будет! Коннор, Оливер!

Меня быстро выводят из дома. Кто-то сует мне в руки пакет с одеждой. Потом меня быстро заталкивают в машину и заводят мотор.

А ведь нам до седьмого оставалось всего одно небо…

Где Скай Полански?

Нигде.

Меня и правда больше нет. На заднем сиденье несущейся по дороге машины лежит моя оболочка. То, что от меня осталось. Внутри я взорвалась, вспыхнула и сгорела. Нервный хохот раздирает мне грудь: это та же машина, в которой мы с Боунсом занимались любовью всего несколько часов назад. Заниматься любовью — что за дурацкое выражение! При чем здесь любовь? Я все еще чувствую в салоне запах кожи наших тел, запах одеколона Боунса, запах моих разлагающихся, гниющих надежд… Это невыносимо.

Кто-то из парней случайно жмет кнопку аудио, и в салон врывается голос Натали Имбрульи. Они тут же выключают музыку, но я хватаю Оливера за плечо.

– Включи погромче!

– Скай…

– Включи погромче, мать твою! – визжу я так, что у самой закладывает уши. – ВЕРИТЬ БОЛЬШЕ НЕ ВО ЧТО! ВОТ ЧТО Я ЧУВСТВУЮ! – подпеваю певице страшным, сорванным голосом. – ПРОДРОГШАЯ, ГОЛАЯ, УНИЖЕННАЯ – ЛЕЖУ НА ПОЛУ! ИЛЛЮЗИИ НИКОГДА НЕ СТАНУТ РЕАЛЬНОСТЬЮ! Я ПРОСНУЛАСЬ ОКОНЧАТЕЛЬНО И ВИЖУ, ЧТО ПРЕКРАСНОЕ НЕБО РАЗОДРАНО В КЛОЧЬЯ! ТЫ ОПОЗДАЛ, Я РАЗОДРАНА В КЛОЧЬЯ![43]

Машина резко останавливается. Коннор – тот самый парень с улыбкой кита-убийцы, который сидел со мной рядом по пути из аэропорта, – пересаживается за руль, а Оливер торопливо садится ко мне на заднее сиденье и прижимает меня к себе. Неловко, по-медвежьи…

– Тихо, тихо… Дьявол его знает, что это было! Но он одумается. Слышишь? Вы поговорите, и…

– ПОГОВОРИМ?! – ору я. – ПОГОВОРИМ О ЧЕМ?!

– Мы все делаем ошибки…

– Заткнись, Оливер, ох, просто заткнись, – оборачивается Коннор. – Оушен сбрендил, вот что. Зачем его выгораживать? Это и так всем ясно.

Тянущая боль пронзает низ живота.

– Куда мы едем?

– Ко мне, – коротко отвечает Оливер.

– У меня есть друзья в Дублине. И даже своя квартира, блин! Мне нянька триста лет не нужна. Одолжите только на такси…

– Скай, я… Может, все-таки ко мне? – Оливер начинает нервничать, и это очень заметно.

– Оушен-старший приказал тебе приглядеть за мной, что ли? Да пошли вы все, Оливер! Все кончено. Между мной и Гарри все кончено, а ты не имеешь права указывать мне, что делать!

Коннор тормозит у какого-то торгового центра. Оливер кричит на него. Я пытаюсь выйти из машины, Оливер пытается мне помешать.

– С ума сошел? – шиплю я. – Хочешь, чтоб я заорала на весь район?

Даю ему пощечину и выскакиваю наружу. Боль в животе усиливается. Согнувшись чуть ли не пополам, бегу в торговый центр искать туалет. Вбегаю в кабинку, снимаю штаны и едва не сползаю по стенке на пол. Кровь. Белье пропиталось насквозь…

Молись громче, Полански. Бог не слышит писк мышей.

Отрываю большой кусок туалетной бумаги, комкаю и вкладываю в трусы. Добро пожаловать в мир, где Бога нет. Надежды нет. Веры нет. А любви и вовсе никогда не было…

Выхожу из кабинки и тащусь к выходу. Знакомая машина все еще стоит у выхода. Я вижу, как Оливер и Коннор орут друг на друга и ссорятся. Подхожу, открываю дверь и сажусь на сиденье.

– Мне нужно в госпиталь, – тихо говорю я. – Как можно быстрее.

Оливер и Коннор хмуро переглядываются.

– Что не ясно?! Я говорю по-китайски, что ли?!

– Скай, у меня есть аптечка дома, – бормочет Оливер. Ему очень хочется запереть меня у себя дома, пока Оушены не разберутся со всем своим дерьмом.

– Я беременна, и у меня кровотечение, – говорю я, стиснув зубы. – Нужны еще какие-то объяснения?

Оба мгновенно меняются в лице и быстро садятся в машину. Коннор вдавливает педаль газа в пол. Оливер – здоровенный мужик, весь в татуировках – затихает, как дитя, и всю дорогу смотрит в сторону, прикрыв глаза и нервно потирая висок. На подъезде к госпиталю Святого Винсента я прощаюсь с ними. Прощаюсь со своим прошлым. Прощаюсь со всем, что когда-либо имело для меня значение.

– Спасибо, что вытащили меня из аэропорта. Правда… Скажите ему, что я умерла, если вдруг спросит.

Я выхожу из машины и, спотыкаясь на ступеньках, бегу к стойке администратора.

Боль, ненависть и шок не могли просто пройти сквозь меня навылет. Они ударили меня, разлились по телу, нанося невидимые повреждения. Уничтожая внутри все самое уязвимое. Так вот что чувствовал сбитый мамой олень, катаясь по дороге и колотя копытами воздух. С одной лишь разницей: тот, кто искалечил меня, не будет сидеть рядом и плакать.