Он меня не испугает. Не заставит отказаться от него. Завтра, при свете дня, я разберусь во всем – кропотливо и тщательно, – но сейчас больше не хочу сотрясать воздух. Я уже не в состоянии мыслить здраво. Мне хочется только… всего лишь… самую малость…

Боунс понимает то, что я не досказала. Сейчас он в таком состоянии, что ему не нужно намекать дважды. Рука – быстрая, решительная, получившая официальное приглашение – ложится на мою шею и тянет меня вперед. Я падаю ему на грудь, вцепляясь заледеневшими руками в его плечи. И он впивается в меня с таким отчаянием, с такой жаждой… Я открываю рот, я встречаю его губы, его язык, его дыхание – все мое, мое, мое… «Люби меня, владей мной. Кем бы ты ни был. Я так устала никому не принадлежать, быть ничьей. Можно я буду твоей? Уверена, ты придумаешь, что со мной делать…»

– Я думал, тебе не до того, – шепчет он. – Я думал…

– Не думай, хватит, – обрываю его я, обхватываю его голову, запускаю пальцы в его волосы, пока он напоминает моему телу, кто здесь главный.

Усилившийся ветер едва не сбивает нас с ног, и Боунс подхватывает меня на руки и несет к машине. Мы оказываемся в теплой темноте, вдыхаем запах кожи сидений. Я взбираюсь к нему на колени, сую руки ему под рубашку, туда, где его кожа так и пылает. Как же меня возбуждает эта теснота. Как мне нравится эта невозможность нормально двигаться. Всего шесть пуговиц – и гори оно все огнем…

– Давай вернемся домой… и продолжим, – шепчет Боунс, легкими прикосновениями губ лаская мою шею.

– Хочу все здесь и сейчас.

– Скай… Там будет лучше, – просит он настойчиво.

– Лучше, потому что в доме полно вооруженных парней? Потому что там я буду в безопасности? – Я смотрю на него в упор. – И что же может случиться, если мы останемся здесь совсем одни? Растерзаешь меня? Изнасилуешь?

Я улыбаюсь ему в лицо – беспечно и смело. Боунс прикрывает глаза, словно в эту самую минуту решает, жить мне или умереть.

– Знаешь что? Ты не сделаешь мне ничего плохого, Сэм Гарри Оушен. Потому что любишь меня. Ты не позволишь, чтобы я испытывала боль. Ты будешь обращаться со мной, как с гребаной герцогиней Кембриджской, – заявляю я и сую руки ему в штаны.

И выигрываю эту битву без единой жертвы.

– Договорились, ваша светлость.

Руки Боунса оказываются у меня под толстовкой, и его ладони накрывают мои груди. Я танцую на его коленях, я двигаюсь так, будто только для этого и была рождена. Не могу остановиться, не могу оторвать глаз от его взволнованного лица.

Я не знаю, что мне уготовано завтра, но сейчас все так, как и должно быть. Мы вместе, мы одно целое, как тревожное небо над нами и этот темный, выходящий из берегов океан.

Мы вернулись домой после полуночи. Самая лучшая ночь в моей жизни, я ее дождалась. И кто же знал, что ее рецепт будет так гениально прост: встретиться с тем, кто присвоил мое сердце, и отдать ему все остальное. Заняться с ним любовью в машине на берегу моря, роняя капли пота на кожу сидений. Потом заехать на круглосуточный «Макдрайв» и заказать кофе с гамбургерами. Потом есть на парковке, целоваться и слушать музыку – какой-то ранний альбом какой-то Натали Имбрульи, или как ее там. Слушать и впервые в жизни при этом не испытывать боли и раздражения…

Сонную и счастливую, он привез меня домой. Спотыкаясь в темноте, как будто только что пили виски, а не кофе, и, на ощупь пробираясь по ступенькам, мы прошли в спальню. Посреди кровати спала Баунти – щенок ретривера, с которым я уже успела познакомиться. Боунс переложил ее на край кровати, как ребенка, и это ласковое внимание, предназначенное щенку, заворожило меня. Настолько, что сбилось дыхание.

Боунс укрыл меня одеялом, лег рядом, положил руку мне на живот, и я замерла, замораживая в памяти этот момент. Ох, его рука такая тяжелая, что низ живота у меня даже немеет. Сегодня же утром поеду в город, куплю пачку тестов на беременность и изведу их все. А потом… Я не знаю, как скажу ему об ЭКО, если тест окажется положительным. Кажется, нигде во Вселенной, ни в одном языке не существует подходящих слов…

– Боунс, твоя рука такая тяжелая…

– Она утомлена. Она всю ночь ласкала прекрасную женщину, – бормочет он мне в висок и перекладывает руку на грудь.

Так гораздо лучше, но живот продолжает неметь и ощущается так странно.

Так необычно…

И в этот момент я припоминаю все странности, что случились с моим организмом в течение последних дней: аппетита то нет совсем, то он просто волчий. Низ живота такой плотный и напряженный. Грудь такая чувствительная. И оргазм был необычайно яркий. И месячные… Их нет уже давным-давно! Впрочем, доктор Бхагнари предупреждал, что это не показатель. После тех лошадиных доз гормонов, что я приняла, месячных может не быть какое-то время даже при отсутствии беременности. Я перевернулась на бок и прижалась к Боунсу.

– Ты какая-то другая, – говорит он, и его рука скользит от моей груди к моему животу и обратно.

– Новая стрижка всегда меняет женщину, – вяло шучу я.

– Нет, твоя кожа, твой запах, все другое. Даже то, как ты говоришь… или целуешься. Раньше ты была просто морковный кекс. А теперь морковный кекс с айсингом[42].

«А как насчет морковного кекса с… начинкой?» Боунс, завтра ты будешь орать на морковный кекс с айсингом так громко, что услышит весь Малахайд.

Баунти встает и начинает бродить по одеялу, переступая через мои ноги, карабкаясь на мое бедро, обнюхивая мочку моего уха. Я проваливаюсь в сон, прижавшись к Боунсу голой грудью и обвив его руками…

Щенок заскулил и завертелся на одеяле волчком.

– Баунти, прекрати, – зеваю я.

Я ищу ее на ощупь, глажу, тискаю, но она не унимается. Сажусь, протираю глаза. Щенок спрыгивает на пол и сердито рычит. Я обвожу взглядом постель и комнату: Боунса нет. Кладу руку на простынь – еще теплая. За окном ни проблеска, ни намека на рассвет.

– Боунс?

Баунти подбегает к двери и заливается захлебывающимся лаем. Я сую руки в рукава рубашки Боунса и делаю шаг к двери – первый шаг к гильотине, которую судьба уже приготовила для меня…

Выхожу из комнаты. Зябко, в коридоре гуляет такой сквозняк, словно где-то открыто окно. Баунти бежит рядом, шумно сопя. Дверь в одну из спален приоткрыта и покачивается от движения воздуха. Слышу голоса, приглушенный разговор людей, которые не хотят потревожить сон этого дома. Замедляю шаг, плотно запахиваю полы рубашки и – заглядываю в дверной проем.

Однажды моя мама сбила оленя по дороге из Степсайда в Килтернан. Мне было лет десять, и я хорошо помню, как это произошло. Глухой удар, мамин крик, а потом я обернулась и посмотрела назад, прижавшись лицом к стеклу: олень катался по дороге, дергая ногами в воздухе. Он пытался встать, но тело уже его не слушалось. Удар не убил животное, но оно получило какие-то смертельные повреждения. Грация совершенного тела была нарушена, я в первый и последний раз видела агонию живого существа. Тогда я испытала такой страх, что меня вырвало прямо в машине, пока моя перепуганная мама неподвижно сидела, зажав руками рот. Она не знала, что делать, и боялась выйти и подойти к оленю, и уехать тоже не могла. Она просто сидела в машине и плакала. И я помню едкий рвотный запах, который наполнил салон. Запах страха, истерики и отчаяния…

В этот раз к горлу тоже подступила тошнота – резкая, неудержимая. Рот наполнился слюной настолько, что мне пришлось ее сглатывать. Две фигуры у открытого окна шевельнулись, и я закусила губу до крови.

Боунс – в одних пижамных штанах (я сняла с него футболку перед сном) – застыл на месте, как околдованный. Мышцы играли на татуированной спине, отчего казалось, что звезда-ангел ожила. Он дышал так шумно, как будто из комнаты выкачали кислород, и не сводил глаз с женщины. Воплощение моих ночных кошмаров, она стояла рядом с ним – близко-близко. Тонкая, вытянутая в струну, в темном платье, которое висело на ней мешком. Но, вопреки нелепой одежде и болезненной бледности, Лилит выглядела как божество с античной фрески. Яркое золото волос растеклось по плечам, руки – пустые, легкие, безоружные – вытянулись вдоль тела. Лицо такое юное, такое дьявольски красивое…