– Флоренс, – просительно произносит Боунс, но сегодня я не беру пленных. Я расстегиваю ширинку на его джинсах и бессовестно лезу внутрь. Пусть попробует меня остановить. Прямо здесь и прямо сейчас я должна сжечь мои мечты, все до последней. От бессмысленных грез нужно избавляться так же быстро, как от замершего плода. Хочу опуститься на колени, чтобы припасть к нему ртом, но Боунс мне не позволяет.

– Что с тобой творится? Ты сама не своя, – говорит он, но я закрываю ему рот поцелуем и стаскиваю с него джинсы. Стягиваю с себя трусики, перепрыгивая с ноги на ногу, и достаю презерватив из кармана юбки. Но Боунс удерживает мои руки.

– Что не так? – Я выдавливаю из себя жалкую улыбку. – Разве ты не любишь людные места?

Его лицо каменеет, но я не даю ему опомниться. Мои пальцы скользят по его плоти, расправляя латекс презерватива. Потом обнимаю его за шею и обхватываю ногами его за талию, повиснув на нем, как дикая коала – на ветке эвкалипта. Между крайней точкой его желания и точкой моей готовности – считанные сантиметры. Ему нужно просто войти в меня. Ему нужно просто уступить мне…

– Прошу тебя, – умоляю я.

Ни один мужчина не сможет сопротивляться, если твои руки достаточно смелы…

Я взлетала к небу и падала в пропасть, хватая ртом воздух при каждом толчке. Я не сводила с него затуманенных глаз, а он неотрывно смотрел на меня, время от времени прижимаясь губами к моим губам, – так прикладывают кислородную маску к лицу тяжело раненных. Как же красив он был в эти мгновения, как беззащитен. Даже не верилось, что дьявол может выглядеть таким… уязвимым, таким зависимым. Даже не верилось, что тот, кто вонзил нож в тело беременной женщины, может быть так упоительно нежен… Я тряхнула головой, прогоняя видение окровавленного живота, но оно не желало исчезать. Оно душило меня, сжимало горло и отравило последние минуты близости. Все, о чем я думала, когда Боунс в изнеможении опустился на землю, усадив меня к себе на колени, это то, как низко я пала. Как легко я смогла переспать с убийцей.

Мы сидим на берегу озера, наблюдая за восходящей луной. Моя голова – отяжелевшая, гудящая, пустая – у него на коленях. Его пальцы – в моих волосах.

– Я люблю тебя, Боунс, – говорю я тому призраку, который остался там, в Саймонстауне, – теперь уже вечный заложник прошлого. Тот, к которому мне уже никогда не найти дороги.

– Я люблю тебя сильнее, – отвечает призрак. И, склоняя надо мной лицо, прибавляет: – Меня не покидает ощущение, что что-то произошло. Ты в порядке?

– Просто разлука была долгой.

– Все позади. Теперь я не отпущу тебя ни на шаг. Поехали ко мне? – предлагает он. – Я хочу показать тебе свой дом… Наш дом.

Я киваю, пристально разглядывая белые цветы на глади озера, купающиеся в лунном свете.

– Хорошо. Только принеси еще одну кувшинку. Моя завяла.

– Я скуплю тебе весь цветочный отдел, как только мы доберемся до магазина, – улыбается Боунс.

– Я хочу кувшинку, – упрямо говорю я.

– Ты шутишь?

– А ты, должно быть, не умеешь плавать.

– Ты считаешь, я только что недостаточно взмок, рыжая бестия?

– Нет, я считаю, что ты все равно выйдешь сухим из воды.

Кто тянет меня за язык. Надо быть осторожней. Боунс прищуривается, но вопроса о том, что я имею в виду, не следует.

– Я достану тебе даже цветок папоротника, если ты попросишь[34], – говорит он и, наклоняясь, целует меня в лоб. Потом стягивает футболку и джинсы и входит в воду.

Я смотрю на его удаляющуюся спину. Потом достаю из клатча листок бумаги и нацарапываю на нем, продавливая до дыр, слово «прости». Заворачиваю в эту бумажку помолвочное кольцо и крестик Боунса и кладу в карман его джинсов. В последний раз вдыхаю аромат одеколона «Авентус», исходящий от его футболки, – его запах, который будет вызывать у меня слезы даже годы спустя, – и, не оглядываясь, бегу к выходу из парка.

Я мчала на машине по каким-то улицам, не разбирая дороги. Только не плачь. Тебе нельзя плакать. Потому что если начнешь, то не сможешь остановиться никогда.

– И приятного легкого вечера всем, кто коротает время с «Фолк-Эф-Эм»! В Эл-Эй восемь вечера, а в нашем хит-параде на очереди группа «Гражданские войны» с композицией «Хребет дьявола»…

О Боже, о Боже, что я натворила! Я влюбилась в беглеца. О Боже, о Боже, молю тебя, пожалуйста, не забирай этого грешника у меня[35]…

Я ударила рукой по кнопкам аудиосистемы, не желая слышать голос певицы. Но он продолжал звучать, заполняя салон – отчаянный, чистый, удушающе красивый:

О Боже, о Боже, что я делаю? Я влюбилась в того, в ком нет ни частицы святого. Дьявол взрастил его на своем хребте. О, я просто хочу забрать его с собой!

Я принялась лупить рукой по кнопкам, желая выключить радио, но что-то, черт побери, сломалось. Оно не выключалось. Музыка рыдала в салоне моей машины. С моей душой на пару.

Награди меня этим бременем, этой виной! О, скольких Богородиц еще мне молить? Мне все равно, виновен он или нет. Он прекрасен, он ужасен – и он все, что у меня есть! О Боже, о Боже, молю тебя, пожалуйста, не забирай этого грешника у меня. Не забирай его у меня…

Оставив попытки выключить радио, я опустила стекла, чтобы гул ночного города заглушил голос певицы, потом просто сдалась и съежилась в комок. Моя любовь разрушила меня, а музыка доломает то, что осталось…

Но это уже не важно. Главное – теперь Лилит найдет ее. Она никогда не бросает слов на ветер. Лилит найдет пострадавшую девушку и поможет ей. Как когда-то помогла мне. Одной спасенной душой больше. А также…

Одним ребенком больше.

Чудесным ребенком от Сэма Гарри Оушена, с такими же ясными серыми глазами и русыми волосами…

Меня затрясло так, словно я наступила на оголенный провод под напряжением. Я ударила затылок о сиденье. Еще раз. И еще. Боль физическая может заглушить боль душевную. Только нужно удариться сильнее. Не жалей себя, Скай. Потом, когда будешь сидеть на дальней скамье в церкви во время крещения его ребенка, будет в миллион раз больнее…

Нет.

Меня не будет на этих крестинах. Есть вещи, с которыми моя психика точно не справится. Например, ребенок Боунса и – я с силой сжала руль – другой женщины.

Впереди показалась развилка дорог. Налево – к гостинице, где остановилась вся свора. Там уже поджидает лаборант, который поместит «пыльцу дьявольского цветка» в бокс с жидким азотом и повезет ее в Пасадену, в одно из дочерних отделений «Мальтезе-медикал». Направо – в противоположную от гостиницы сторону.

Что выберешь, Скай?

И все-таки самые ужасные решения в своей жизни я приняла после долгих мучительных раздумий. А самые лучшие, которые изменили всю мою жизнь – мгновенно. Я резко крутанула руль вправо. К черту! К черту! Не могу представить ребенка Боунса на руках у другой женщины. Кем бы он ни был. Убийцей, монстром, дьяволом. Его ребенка не будет растить никто другой, кроме него самого!

Я схватила с пассажирского сиденья свой клатч, в котором между записной книжкой и засыхающим цветком водяной лилии лежал презерватив стоимостью двести тысяч долларов, и вышвырнула его из машины. За моей машиной раздался сигнальный гудок, кто-то резко затормозил, кто-то замигал аварийками, кто-то вывернул к обочине. Я смотрела в зеркало заднего вида и молчаливо извинялась.

Тише, тише, Полански, сбавь скорость. Рано становиться донором…

И тут смутная тревожная мысль царапнула коготком по моим нервам. Что-то связанное с донорством органов после смерти, о чем я говорила с Боунсом, а позже с Лилит.

Пот выступил у меня на лбу, когда я наконец ухватила за хвост ускользающую мысль. Я никогда не говорила с Лилит о том, что она назвала моим «благородным порывом»! О донорстве я говорила только с Боунсом. Этот разговор произошел в кабриолете, когда мы ехали с пляжа, и я больше никогда и ни с кем не говорила ни о чем подобном!