Терри приподнимается и склоняется надо мной, его пальцы рисуют волнистые линии на моей шее и моем плече, с которого сползла пижама. Он смотрит на меня, и я пьянею от этого взгляда, но стоит мне закрыть глаза…

И я вижу разбивающийся о сушу морской вал. Брызги, кружево пены, белый волос молнии, который небо роняет в океан. А на фоне бушующей стихии я вижу фигуру человека, который рисковал ради меня жизнью. Который был готов разделить со мной ложе океана, если я не выплыву…

Терри сажает меня к себе на колени и покрывает мою шею поцелуями. Они жгут до боли. Меня словно касаются раскаленным железом.

– Терри… Прости… Не могу. – Я сползаю с него и стискиваю голову руками. – Хотела бы, но все станет только хуже. Ты меня возненавидишь, а у меня и так врагов выше крыши… И он… все еще в моей голове.

Мне кажется, Терри сейчас заорет на меня и выгонит из гостиной. Воздух в комнате пропитывается его разочарованием и моим стыдом. Но он не орет. Вздыхает, касается моего плеча.

– Я не тороплю тебя, Скай. Пепел – это еще не конец. Нужно время, чтобы ветер его развеял. Вот тогда можно начать заново.

Говорят, что утро – это время разочарований и рези в глазах, когда они наконец-то распахиваются. Время головной боли и стыда. Не в моем случае. Я всегда любила утра. Утреннее солнце способно вымести из души всю пыль и успокоить боль. Тело легкое, как будто состоит из крыльев бабочек. А в голове такая тишина, что, кажется, вот-вот вспомнишь все свои прошлые жизни. И если в этом утре еще и банка кофе найдется, то вот и рай на земле. А этот парень, в одних штанах готовящий для тебя омлет, – он, наверное, ангел.

– Ты была права, – говорит мне Терри через плечо. – Убийцей оказался самый белый и пушистый персонаж.

– Я же говорила.

– Да, ты эксперт.

– Ничего удивительного. Мы живем в мире оборотней. Встретишь человека, полюбишь – а он и не человек вовсе. Оборотень. Сначала унесет тебя высоко в небо, а потом перебьет крылья и швырнет вниз.

Терри ставит передо мной тарелку и садится напротив. Омлет выглядит так аппетитно, что, кажется, я готова съесть его вместе с тарелкой.

– Терри, я собираюсь купить сегодня билет до Кейптауна, – говорю я, разламывая тост на кусочки.

Он прикрывает глаза и качает головой, как будто слышит откровенную чушь, которая полностью противоречит здравому смыслу. Терри выглядит почти несчастным. Наверное, он будет скучать. Я нашла в нем какую-то странную отдушину. Не представляю, каково это будет – снова остаться один на один с собой. Говорить только с собой. Есть в одиночестве. К хорошему быстро привыкаешь.

– Терри?

– Ты уже слышала мое мнение. Так что езжай – только не смей там хандрить! Разозлись на него, что ли. Злость помогает выжить.

– Ты… Я тут подумала… Хочешь поехать со мной?

Терри был нужен мне. То ли потому, что я успела привыкнуть к его обществу, то ли потому, что боялась остаться одна. Не думаю, что я могла бы влюбиться в него снова – в моем сердце не осталось мест для новых стрел Амура. Но в том, чтобы привести в царство Боунса другого мужчину, заключался какой-то отрадный символизм, мудрость жизни. Вера в то, что на любом пепелище рано или поздно расцветают цветы.

Однако Терри не смог поехать со мной. Он сослался на безумный график и пару тяжелых пациентов, которым был жизненно необходим. Но пообещал, что сможет выкроить время в конце месяца и прилететь на несколько дней. Так что я набрала воздуха в легкие, как пловец перед прыжком в воду, и нырнула в мою реку одиночества.

И ее воды сомкнулись у меня над головой.

Я сама долетела до Кейптауна, сама взяла в аренду машину, сама встретилась с брокерами Боунса и забрала ключ. «Да-да, я поверенный Хьюго О'Салливана. Надеюсь, он предупредил вас о моем приезде? Вот и славно».

Потом я сама заехала в супермаркет, сама сложила покупки в машину, сама отправилась в соседний Саймонстаун и нашла свое королевство призраков, дремлющее под куполом африканского неба. Пусть поздняя осень топит Ирландию в суицидальных слезах, я сбежала под солнце чужой весны. И ни капельки об этом не жалела.

Я сама открыла ворота и гордо заехала в гараж. Жакаранды[47] – придворные, все в голубых камзолах, встретили меня, тихо перешептываясь: «Где же наш король?»

– Король пал в бою. Теперь я ваша королева.

Потом я сунула ключ в замочную скважину и повернула его твердой рукой. Король ушел отсюда, почти ничего не забрав с собой. Даже картины на стенах и клюшка для херлинга остались на своих местах. Очень щедрый правитель. Или просто легко находящий замену прежним вещам… И людям.

Я прошла в гостиную и остановилась посредине, оглядывая великолепие своих владений. Великолепие, погруженное в уныние. Все заброшено, покрыто полиэтиленом и тряпичными чехлами, сад зарастал бурьяном, окна помутнели от дождей и пыли…

Но ничего, я верну этому месту прежний блеск. Все будет так, как было. Как в тот день, когда Фиона пекла блинчики, вот тут. А здесь танцевал Оливер, возомнивший себя диджеем всех времен и народов. А в этом углу спали собаки. А здесь блаженно потягивал «Саванну Дарк»[48] доктор Крюгер. А там сидели мы с Боунсом, слегка ошалевшие от свалившегося на нас счастья. И Ашанти смеялась так звонко, словно не смеялась десять лет и вдруг решила в одночасье наверстать упущенное…

Я стояла посреди гостиной, а вокруг меня кружили призраки прошлого, приветствуя свою королеву. А она, тронутая столь горячим приемом, пыталась проглотить ком в горле и вытирала уголки глаз рукавом свитера.

Мне будет по силам вынести и это тоже. Сдаться сейчас – это как утонуть в метре от берега после того, как пережил кораблекрушение.

И, кроме того, я обещала Терри.

Я заботилась о доме. А дом заботился обо мне. Камешек по камешку, я отстраивала свое королевство.

Мыла окна, распахивая их во всю ширь и впуская внутрь головокружительный морской воздух. Снимала чехлы и чистила мебель. Перестирывала и возвращала на место постельное белье, которое кто-то сложил в полиэтиленовый мешок и запихнул в кладовку. Каждая вещь, которую Боунс посчитал ненужной и бросил здесь, казалась мне внезапно найденным сокровищем: старые светильники, посуда, ковры, книги и журналы на полках.

Кроме того, я обнаружила, что мусорный бак на заднем дворе забит какой-то одеждой, пустыми бутылками, старыми музыкальными дисками, полотенцами и всякой мелочью, которую, по-видимому, просто выметали из шкафов и выбрасывали не глядя. Открыв в себе авантюризм кладоискателя, я выгребла из бака все эти бесценные сокровища, отмыла, перестирала, отчистила и вернула на подходящие места. Теперь в шкафу была не только моя одежда, но и висело несколько футболок Боунса, кровати были застелены бельем, на котором он когда-то спал. Горели свечи в тех подсвечниках, которые он когда-то покупал… И звучала та музыка, диски с которой он не пожелал забрать. Наверное, она ему не слишком нравилась… Но уже тот факт, что он слушал ее однажды, делал ее особенной. Если не сказать бесценной.

Я заверну свои кости и оставлю их за стенами этого дома, там, на дороге. Кружась по спирали, падаю вниз. Холодный пар вырывается из холодного горла. Темнота накрывает все вокруг, бежать некуда…[49]

Я вздрагивала каждый раз, слыша его прозвище[50]. Терла глаза, когда их жгло от невыплаканных слез. Бродила по дому, укутавшись в плед. Вытаскивала диски из проигрывателя и вставляла другие…

Смотрю вверх из самой глубины. Лунный свет танцует на поверхности воды. Здесь, внизу, так спокойно… Все равно, что собор, в котором не нужно дышать, не нужно молиться, не нужно говорить. До ложа океана еще тысяча миль – вот там я и преклоню голову. Ты только не отпускай меня, не отпускай… Ты только не отпускай меня, не отпускай… Океан держит меня в своих руках, я предана ему всей душой. Этот безумный шторм – небеса для такой грешницы, как я. А руки океана – мое святое избавление… Я соскальзываю в эту глубину. Мне так холодно, но так хорошо…[51]