И Юрка Цапок, покинув кабинет Шварценберга после короткого, но строгого заседания, решил немедленно о себе заявить. Заявить на всю округу.

Выл поздний час, когда он вернулся в Путьки. Приказал адъютанту распрячь и напоить коня, а сам направился к своему другу, Змитроку Атрашкевичу.

Атрашкевич, давно не бритый, косматый и злой, лежал одетый на кровати. Увидев на пороге начальника полиции, лениво свесил ноги, поскреб черными ногтями волосатую грудь и спросил:

— Ты чего, Юрка?

— Валяешься? — нахмурился Цапок. — Хоть бы бороду подстриг. На дьявола похож...

— Для партизан страшнее буду, — ухмыльнулся Атрашкевич. Помолчав, добавил: — Некогда с бритвой возиться. Жду.

— Кого?

— Ваньку Цвиркуна. Послал, гада, за самогонкой, а он и пропал. У Надьки...

— Бери автомат и пойдешь со мной, — оборвал его Цапок.

— Это куда? — насторожился Атрашкевич.

— Там увидишь.

Покинув гарнизон — школьный двор, обнесенный колючей проволокой, — они огородами, чтобы не попадаться людям на глаза, добрались до железной дороги, перешли ее и свернули вправо, на луг.

В последние дни часто выпадали дожди, днем почти по-весеннему грело солнце, и глубокий снег осел, утрамбовался. Теперь, скованный ночным морозом, он казался белым асфальтом, покрывшим всю землю, от края до края.

Было тихо. Шли осторожно и молча. Держались чахлых и редких кустов лозняка, все время поглядывали влево, на высокий пригорок, весь поросший могучими черными соснами.

На этом пригорке было деревенское кладбище, и тут нередко устраивали засаду партизаны, подстерегая, когда какой-нибудь растяпа-полицай вылезет из своего блиндажа. Тогда тишину пронзал одинокий выстрел, и вскоре гарнизонный писарь вычеркивал из списка живых еще одного защитника «нового порядка».

А вдруг партизанский дозор и теперь притаился среди этих мрачных деревьев и будто отлитых из серебра крестов?

«Несет же его холера в такой час! А куда? Зачем? — молча злился Атрашкевич, едва поспевая за своим шефом. — Ночью! Ползет! Пулю ищет! Вот было бы хорошо, если б сейчас какой-нибудь партизан чесанул из пулемета, да по ногам, по ногам!..»

Но кругом было по-прежнему тихо. Молчали на горе сосны, белели среди сосен заиндевевшие кресты, а за крестами и соснами, очищенное от снега, огромным диском блестело Зареченское озеро.

Пересекли луг, вышли на бугорчатое поле. Теперь перед ними, всего в полкилометре, чернели приземистые хаты. Их было шесть, а еще одна, седьмая, стояла особняком, хутором. К этой хате и свернул Цапок.

В небольшом вишеннике остановились. Цапок взял в руки автомат, шепнул:

— Стой тут и наблюдай. Если что — замяукай.

— А ты куда? — не понял его Атрашкевич.

— Зайду в хату.

— К Куриле? К этому придурку?

— Не твое дело. Стой, гляди и слушай.

Цапок исчез во дворе. Через минуту Атрашкевич услышал тихий стук в окно, потом приглушенный голос: «Свои, открывай. Слышишь? Не стучи зубами, а то...»

И все замерло.

Атрашкевнч прислонился плечом к вишне. Поведение шефа озадачило его. Что ему понадобилось в хате у этого голодранца? Курила — известный в округе затворник я трус. Что общего может быть у такого хлюпика с Цапком?

«Наверное, Юрка к его дочке сватается».

Все это так заинтриговало Атрашкевича, что он потихоньку подкрался к хате, чтобы заглянуть в окно или хоть подслушать. Но в этот момент до него долетел приглушенный голос Цапка:

— Запомни! — кому-то строго угрожал Цапок. — Не сделаешь все так, как я тебе сказал, — повешу. В твоей же хате, на балке. Выполнишь — дам тысячу марок. Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю. И еще: чтоб ни одна душа в поселке не знала о том, что я к тебе заходил. Понял! Ни одна!..

Послышались осторожные легкие шаги. Из-за угла вынырнула фигура Цапка.

— Тихо? — спросил он.

— Тихо. — ответил Атрашкевнч. — Ты е кем это разговаривал?

— Марш домой, — вместо ответа приказал Цапок.

Объединение трех бригад, действовавших в этом районе, произошло в конце марта, как раз в тот день, когда наши войска ликвидировали Ржевский выступ. День был погожий, солнечный. На голых пригорках, в затишье, растаял снег, и среди пожелтелой прошлогодней травы кое-где проступила уже робкая, слабая зелень.

Представители бригад собрались на Высоком острове, возле Черного озера, в специальном блиндаже Дубровина. От бригады «Разгром» присутствовали сам командир, его начштаба и комиссар. От бригады «Спартак» — комиссар и начальник штаба. Командир накануне был убит во время налета на автоколонну немцев. Из бригады Дубровина «Советская Беларусь» были все командиры, которых привели сюда, в отлично оборудованный блиндаж, не столько необходимость принять участие в обсуждении условий объединения, сколько желание посмотреть на будущего командира соединения, которого прислали из самой Москвы, и особенно на его начштаба, знаменитого регулярника Кремнева, о котором слышали все и которого, кроме Скакуна да еще нескольких разведчиков, никто не видел.

Василь заметил, что за каждым его движением наблюдают десятки пар любопытных глаз, и чувствовал себя неловко.

Наконец все формальности были разрешены, командиры бригад получили боевые задания на ближайшее время, и Хмара, подписав свой первый приказ по соединению, объявил, что совещание закрыто. Кремнев, дождавшись, когда в землянке остались только старшие командиры, тихо спросил у Хмары:

— Ты где думаешь разместить штаб соединения?

— Надеюсь, что на моем корабле найдется хороший отсек и для вашего штаба, — услышав вопрос, сказал подошедший Дубрович. — Тем более, что он для фашистов почти недоступен с суши.

— Что, начштаба, не откажемся? — подмигнул Хмара.

Кремнев промолчал. Хмара внимательно посмотрел на него и, ничего не поняв, повернулся к хозяину блиндажа:

— Конечно, разместимся здесь. А вторая и третья бригады останутся на старых местах. Немцы, как донесла разведка, пока не собираются наступать, разместились по гарнизонам. Но это не значит, что они не могут начать экспедицию в любое время.

— А мы с них глаз не спускаем! Нам эти волки хорошо знакомы! — отозвался командир третьей бригады.

Кремнев вышел из блиндажа и побрел по темным узким коридорам, желая скорей выбраться из подземелья. Но это было не так просто сделать. Коридор часто разветвлялся и то упирался в глухую стену, обшитую сырыми сосновыми досками, то приводил к дверям очередного отсека, за которым слышались голоса, иногда — песни и смех. Видимо, в этих отсеках размещались целые взводы, а может, даже и роты.

«Вот черт! Не зная плана этих катакомб, отсюда и за год не выберешься!» — начал беспокоиться Кремнев и наконец остановился, не зная, что ему делать. В этот момент дверь напротив открылась, и в небольшом, хорошо освещенном проеме выросла знакомая фигура Скакуна. Скакун был в белой рубашке, новых синих галифе и хромовых сапогах. В руках он держал кусок плюша, которым он, видимо, собирался навести глянец на свои и без того блестевшие сапоги.

Увидев Кремнева, Микола на миг растерялся — что ни говори, а перед ним сам начальник штаба соединения! — потом, решив, что старая дружба дороже нового чина, широким жестом руки гостеприимно пригласил:

— Прошу, товарищ начштаба! Гостем будете.

— Ты покажи лучше, как мне выбраться из этого вашего корабля, — отозвался Кремнев, подходя ближе. — С ног сбился, наверное, с полчаса блуждаю.

— Корабль наш специальный, с секретом, это факт, — не без гордости согласился Скакун и предложил снова: — А вы все же зайдите, поинтересуйтесь, как живут наши партизаны.

— Ну что ж, поглядим, как живут наши партизаны, — усмехнулся Кремнев и переступил порог.

Как и блиндаж командира бригады, отсек командира разведки был построен прочно, не на один день и не на одну неделю. Шесть железнодорожных рельс держали на себе накат и, очевидно, не один, из толстых сосновых бревен. Стены были обиты досками, правда, не оструганными. На нарах лежала пышная подушка, видимо, принесенная из дома, и ватное одеяло. Стол был самодельный, но аккуратно и прочно сделанный. На нем стояли телефонный аппарат и небольшое зеркало, — Скакун только что побрился и еще не успел его убрать. Слева на столе лежали начатый каравай хлеба, огурцы и сало — все в одной тарелке, сбоку — нож.