— Понимаешь? — оживился Кремнев, когда Шаповалов кончил читать. — Тридцать первого. А сегодня двадцать четвертое. В запасе только неделя, а мы даже не знаем, в какой стороне от Вязья находится аэродром и по какой дороге поедут летчики встречать своего начальника!..

— Я примерно знаю.

— Мы должны знать точно! — настойчиво повторил Кремнев. — Поэтому выступаем сейчас же.

— Кто еще идет с нами?

— Бондаренко и Мюллер?

— Вы решили взять и Мюллера?

— Он приходил сегодня утром и спрашивал, почему мы больше не поручаем ему никаких заданий. Я кое-что рассказал об инспекторе. Он предложил нам свою помощь, даже высказал интересную мысль, как лучше избавиться от тех солдат, которых пришлет обер-фюрер для охраны разъезда.

— Ну что ж, — согласился Шаповалов. — Мюллер — человек сообразительный и, кажется, смелый. К тому же — он действительно немецкий офицер, а это уже многое значит.

Была глухая и необыкновенно тихая морозная ночь. Разведчики остановились в кустарнике недалеко от разъезда. Тучи на небе развеялись еще вечером. В синей холодной бездне зябко дрожали крупные звезды. Слева, на белой глади поля, отчетливо чернело одинокое строение разъезда, справа возвышалась черная стена высокого леса.

— Аэродром — там, — уверенно показав рукой на лес, шепнул Шаповалов.

— В лесу? — удивился Кремнев. — Насколько я заметил, немцы лесов не любят.

— Не всегда, — усмехнулся Мюллер. — Моя база, например, находилась в кустарнике, возле самой пущи.

— На той стороне леса, а он не очень большой, — тоже есть кустарник, а за ним — довольно ровное поле, — уточнил Шаповалов. — Я это проверил сам.

— В лес не заходили? — поинтересовался Кремнев.

— В том-то и беда, что не заходили.

— Что же, зайдем сейчас.

Шаповалов и Мюллер пошли впереди. Следом за ними, на определенном расстоянии, шли Кремнев и Бондаренко.

В лесу было теплее, чем в стылых кустах орешника. На земле почти не было снега — он осел на ветках деревьев. Трудно было даже представить, что где-то среди этой тишины и красоты притаилась смерть, что вот она сейчас оскалит свои зубы, и на эту нежную белизну брызнет горячая человеческая кровь...

Разведчики были уже глубоко в лесу, когда майор Мюллер вдруг замер на месте, потом схватил Шаповалова за плечи и резко оттолкнул назад.

— Вы... Вы что это?! — схватился за автомат Шаповалов.

— Молчите! — прошептал Мюллер. — И ни с места!

Все остановились. Никто — ни Шаповалов, ни Кремнев, ни Бондаренко — не понимали, что случилось, и, держа оружие наготове, внимательно следили за каждым движением Мюллера.

А Мюллер тем временем осторожно присел и начал что-то рассматривать.

— Мины? — наконец, сообразив, тихо спросил Шаповалов.

Мюллер приложил палец к губам и, поднявшись, подал рукой знак отходить назад. На краю леса он с облегчением сказал:

— Еще бы один шаг, и — капут!

— Что же там было? — стараясь заглянуть в глаза Мюллеру, спросил Шаповалов. — Я ничего не заметил. Мины?

— Мины. Только не те, которые взрываются. Сигнальные. Стоит наступить на такую мину или коснутся почти незаметной проволоки, натянутой между деревьями, и всюду, где это нужно, прозвучит сигнал тревоги. Из замаскированных блиндажей выбегут солдаты, и лес мгновенно будет окружен. — Помолчав, добавил: — Шаповалов не ошибся. Аэродром — здесь, в этом лесу.

VI

Несколько дней подряд стояли злые тридцатиградусные морозы, и этой ночью на озере начал трескаться лед, да так гулко и раскатисто, что Аимбетову вдруг показалось, что за островом, где-то совсем близко, бьет тяжелое орудие, посылая неизвестно куда снаряд за снарядом.

Потревоженный грозным гулом, он схватил автомат и выбежал из землянки.

На острове и на озере было пусто. Гладкий, не запорошенный снегом, лед светился, будто под ним горели мощные бледно-синие лампы. Изредка вся эта мертвая блестящая пустыня словно приподнималась и вздрагивала, и тогда, быстро нарастая, зловещий гул обрушивался на остров, на холодную тишину ночи.

Какое-то время гул плыл над седыми от инея деревьями и затихал, захлебнувшись в болоте, над которым по-летнему густо клубился туман, да, словно издеваясь над зимой и лютым морозом, весело перекликались в камышах дикие утки.

Поеживаясь от холода, Аимбетов медленно обошел остров, еще раз обшарил глазами озеро. Убедившись, что его тревога напрасна, вернулся в штабную землянку.

— Наши идут? — подняла голову Таня.

— Нэт. Лед стреляет, — нехотя ответил Ахмет. Помолчав, спросил: — Дать чаю?

— Не хочу...

— Нэ хочу, нэ хочу! — вдруг разозлился Ахмет. — А командир что говорил? Командир говорил...

— Не хочу, Ахметка, — слабо улыбнувшись, повторила Таня. — Ты лучше дай мне холодной водицы.

Ахмет напоил Таню водой и, присев возле печки, стал смотреть на огонь.

Тоскливо и тревожно было на сердце у разведчика. Вот уже несколько часов, как все его друзья покинули лагерь. Пошли на задание все, даже дядька Рыгор, даже радист. А его, Ахмета, оставили караулить пустые землянки и вот эту девушку, которая не хочет ни поесть, ни даже попить чаю.

Аимбетов искоса взглянул на Таню, потом — на наручные часы и вздохнул:

«Еще час — и там начнется...»

...«Еще целый час!» — в этот же самый момент вздохнул и капитан Кремнев. Он присел на возок, засунул руки в рукава немецкой шинели, задумался.

Мороз усиливался. Все вокруг — кусты ольшаника, высокая осока на маленьком круглом болотце, спокойно жевавшая сено кобылка, брови и виски разведчиков, — все было белым, седым. Густая седина легла даже на стволы автоматов, и Кремневу вдруг показалось, что он чувствует как седеют его собственные виски...

— Что с тобой? — приподняв голову, спросил Войтенок, который спрятался от мороза в возке под сеном. — Идти пора?

— Да нет. Пробирает в этой фрицевской шкуре...

— А-а-а... — Рыгор проворно вылез из возка, постучал нога об ногу и тихо добавил: — Ты, хлопец, успокойся. Все будет хорошо. Только веди свою линию с толком. Который теперь час? Ну, вот! Нам с Кузнечиком пора... — Петька! — вполголоса позвал он Кузнецова. — Где ты, идем, сынок!..

Рыгор достал из-под сена пилу и бутылочку с керосином, нацепил на грудь немецкий автомат и вместе с Кузнецовым исчез в кустах.

— Пора и нам, — подошел к Кремневу Шаповалов. — Вернулся из разведки Кравцов. На разъезде спокойно. Там слоняется какой-то фельдфебель, с ним — шестеро солдат. Офицеров, кажется, нет.

— Да, пора, — взглянув на часы, согласился Кремнев. Он снял с головы шапку-ушанку, отыскал в повозке немецкую солдатскую пилотку и первым пошел к дороге, ведущей к разъезду. От минутной тревоги и неуверенности в сердце не осталось и следа.

За ним, тоже в немецкой форме, шли Шаповалов, Мюллер, Бондаренко, Галькевич и Крючок. В повозке остался только радист. Ему приказали развернуть радиостанцию и ждать сигнала.

Они шли молча, неровным, растянутым строем. Впереди — два офицера, за ними — солдаты с автоматами.

Разъезд приближался. До него было уже несколько метров, и Кремнев, шагавший за Мюллером и Шаповаловым, шепнул:

— Помните? Пароль — Штутгарт. Фамилия фельдфебеля — Эртман.

— Помним, — глухо ответил Шаповалов и расстегнул кобуру пистолета. — Прикажите, чтобы все подготовили оружие. Сейчас нас...

— Хальт! — донеслась близкая хриплая команда. — Пароль?

— Штутгарт, — спокойно отозвался Шаповалов н, знаком приказав Мюллеру идти за ним, направился к переезду. Их осветили фонариком. Тот же хриплый голос с тревогой спросил:

— Кто такие?..

— С аэродрома. Майор Мюллер и обер-лейтенант Берг. А вы, кажется, фельдфебель Эртман?

Фонарик мгновенно погас. Рослый человек сделал шаг вперед и застыл перед офицером.

— Обер-лейтенант, — повернулся Мюллер к Шаповалову, — идите за мной. — И к фельдфебелю:

— Зайдем в помещение, мне нужно позвонить.