— Машин не слышно?

— Тихо.

— Развяжите эсэсовцу ноги. Привяжем его веревками к саням — сам пойдет.

Кремнев и Шаповалов быстро вышли на улицу.

— Вот что, Михаил, — заговорил Кремнев. — Ты и Мюллер переоденетесь в форму пленных и, на машинах, которые сейчас сюда придут, — на аэродром. Понимаешь? Мюллер — инспектор, ты — его телохранитель. У нас есть с собой мины. Такого случая больше не будет.

Шаповалов четко козырнул:

— Есть! Вот только... как Мюллер?

— Вы меня звали? — появился Мюллер.

— Да, — сказал Кремнев. — Звал вас я, майор Мюллер. Вам с Шаповаловым нужно ехать на аэродром. Вместо него, — он кивнул на связанного генерала, которого выводили Бондаренко и Герасимович.

Мюллер внимательно посмотрел на Шаповалова, потом на Кремнева.

— Вы можете отказаться, если считаете, что не способны на такую операцию, — заметил Кремнев.

— Я согласен, капитан. Могу вам даже признаться, что мне уже дважды приходилось инспектировать авиабазы...

...Через двадцать минут к разъезду, по перрону которого нервно прохаживались «инспектор» и его «адъютант», подкатили три машины: «оппель-адмирал» и два грузовика с солдатами. Из «оппеля» выскочил человек в форме полевой жандармерии и, выбросив вперед правую руку, левой открыл заднюю дверцу машины. «Генерал» утомленно ответил на приветствие и недовольно пробурчал:

— Долго заставляете ждать!..

— Господин генерал... Проклятые партизаны! Перекрыли дорогу большой сосной!

— Па-арти-заны? — вытаращил глаза «генерал» и замер на месте.

— Спилили сосну, свалили ее на дорогу и удрали.

— Вы уверены, что удрали? — все еще не рискуя сесть в машину, испуганно спрашивал «генерал».

— Мы прочесали окраину леса. Нигде ни души.

— Ну, смотрите! — погрозил пальцем «генерал» и, неохотно усевшись в машину, приказал:

— Вперед!

После богатого ужина, устроенного в честь высокого «берлинского» гостя командиром эскадры «Смерч», «инспектора» и его «адъютанта» отвели в просторный, хорошо оборудованный железобетонный блиндаж. Собственно, это был не блиндаж, а роскошная подземная квартира, разделенная на три отдельные комнаты. В первой, большой, стоял широкий канцелярский стоя с несколькими телефонными аппаратами и массивным мраморным чернильным прибором. К столу было придвинуто кресло, а за его высокой спинкой, на белой стене, висела огромная карта, на которой была обозначена синим карандашом линия фронта от Северного моря до Черного.

Слева от стола, в углу, на черном столике, стоял новый блестящий приемник. Недалеко от него, завешенная темно-вишневой портьерой, виднелась запасная потайная дверь.

Вторая комната была немного меньше. В ней размещались две мягкие кровати, ночной столик с пепельницей и настольной лампой. На полу, между кроватями, лежал толстый узорчатый ковер.

В третьей — самой маленькой, стояло ведро, от которого пахло густым настоем нашатырного спирта. Над ведром, на серой шероховатой стене, висел умывальник и два чистых мохнатых полотенца.

Осмотрев до мелочей свою новую квартиру, Шаповалов запер на ключ тяжелую, окованную железом, дверь, уселся в кресло и подмигнул Мюллеру:

— Как вам понравился новогодний ужин?

Мюллер скупо улыбнулся, закурил и вдруг спросил:

— Скажите, где вы учились немецкому языку? У вас чистейший берлинский акцент.

— В Берлине, — просто ответил Шаповалов. — Мой отец... работал там. Там я и родился, и рос... до самого тридцать восьмого года... Впрочем, это не так интересно. Скажите, нас здесь не могут подслушать?

— Кажется, нет. Этот блиндаж, насколько я понял со слов тех, кто нас сюда привел, принадлежит начальнику штаба эскадры.

Шаповалов потрогал рукой аппараты, через плечо взглянул на карту и, быстро поднявшись с кресла, подошел к ней.

— Подойдите сюда, что-то покажу, — вдруг позвал он Мюллера и взял в руку указку, лежавшую на столике, возле приемника.

— Что тебя тут заинтересовало? — впервые сказав Шаповалову «ты», улыбнулся Мюллер.

— Смотрите: город Котельниковский занят нашими войсками! Вы понимаете, что это значит?

Мюллер стоял и молча смотрел на черный кружок со словом: «Сталинград». Да, он понимал, что означает для немецкой армии падение Котельниковского и выход русских войск на водный рубеж Аксай-Курмянская. Из советских газет, сброшенных самолетом, доставлявшим тол, он узнал, что немецкие войска предпринимают попытки прорвать кольцо русских под Сталинградом, что они создали для этой цели мощную ударную группировку. И вот последняя карта Гитлера бита. Группировка фельдмаршала Манштейна разгромлена; сотни тысяч немцев, попавших в «котел», должны погибнуть. Сотни тысяч немцев, среди которых он, Генрих фон Мюллер, родился, рос и многих из которых, наверное, знал, а возможно, даже и любил!..

Мюллер почувствовал, как по его спине, от поясницы до шеи, поползли холодные мурашки. Мой бог! Там гибнут, задыхаются в огне и дыму сотни тысяч немцев, а он, немец Генрих фон Мюллер...

Втянув голову в плечи, он медленно отошел от карты и взял со стола графин с водой. Стакан дрожал в его руках, а вода лилась на темно-вишневое сукно, которым был застлан стол, живыми белыми ртутными струйками расползалась в разные стороны.

Шаповалов бросил на Мюллера короткий взгляд, положил на место указку и, заложив за спину руки, медленно прошелся по комнате.

Он понимал, что взволновало майора, по-человечески разделял его чувства и ... и в то же время не мог заглушить того ликования, которое бушевало в его сердце. Манштейн разгромлен! Ему так и не удалось прорвать кольцо окружения. Лучшую гитлеровскую армию ждет неминуемый разгром. И не зализать Гитлеру этой раны, не залечить! Ох, и будем же бить их теперь, ох и бить будем! Припомним все: и Брест, и Витебск, и Минск, и Смоленск, и сожженное Подмосковье, Все припомним, за все отплатим!..

Шаповалов сел, закурил папиросу. Выпитое вино и прилив бурной, безудержной радости кружили ему голову, он хотел успокоиться и не мог.

— Может, ляжем спать? — открыв дверь соседней комнаты, позвал Мюллер.

— Вы спите. Спите, Генрих Францевич. А я... я еще посижу. Послушаю радио. Может, и вы со мной?

Мюллер отрицательно покачал головой и закрыл за собой дверь. Шаповалов подсел к приемнику. Что говорит мир о Сталинграде? Что говорит Берлин? А Москва?

Приемник, зло поблескивая единственным зеленым глазом, молчал.

Шаповалов посмотрел на часы и вздохнул: было половина четвертого.

«Неужели ложиться спать? Спать в такую ночь!» — Шаповалов откинулся на спинку кресла, сомкнул на затылке пальцы рук, ладонями сильно сжал виски. Нет, уснуть он сегодня не сможет.

Он обвел глазами комнату и снова увидел потайную дверь, завешенную тяжелым темно-вишневым плюшем.

«Что же это за дверь? Куда она ведет?» — Он осторожно, украдкой, будто боясь, что его шаги услышит кто-то чужой, подошел к портьере, отдернул ее.

Дверь была обыкновенная, из досок, но покрашенная под цвет стали. В отверстии внутреннего замка торчал новенький ключ.

Шаповалов долго смотрел на него, потом осторожно повернул. Дверь сразу же открылась, и он увидел перед собой просторный зал с низким железобетонным серым потолком и такими же серыми шершавыми стенами. Под потолком тускло горело несколько небольших электролампочек. Напротив, совсем близко от двери, стоял стол, покрытый зеленым сукном, а рядом с ним — кафедра. Дальше, в глубине зала, — правильные ряды скамеек. На них могло разместиться человек двести, а может, и больше.

«Что это? Клуб?» — подумал Шаповалов и, будто в ответ на его вопрос, прозвучало:

— Конференц-зал.

Шаповалов круто повернулся. За его спиной, в белой сорочке и с сигаретой в зубах, стоял Мюллер.

— Конференц-зал, — спокойно оглядывая мрачные своды, повторил майор. — Или, как говорите вы, русские, комната для массовых мероприятий.

Мюллер засунул руки в карманы и не спеша обошел зал. Вернувшись к Шаповалову, сказал: