Я ввергнут в жизнь, в волненья, в страсти, В огонь, и в воду, и в цветы, В твои, двадцатый век, ненастья, В твои заботы и труды, В клубок твоих противоречий, В слепящий солнечный клубок, В твои парады, встречи, речи, В твой страшный атомный рывок, В ночную пляску тьмы и света, И все ж подвластен нам твой бег: Земля — корабль, а не комета. Я твой матрос, двадцатый век. 1956 В госпитале На миг в недавнее заглянем. …Челябинск. Госпиталь. Концерт. Как будто слушает с вниманьем В халатах зал и с пониманьем. Аплодисментов нет в конце… Ты этим смутно был встревожен, Но раненый поднялся вдруг: — Простите — хлопать мы не можем: У нас нет рук.— Мгновенье это походило На замешательство в строю; Искусство слов не находило И молча, медленно склонило Пред жизнью голову свою. 1957 «Иль оттого, что жизнь меня щадила…» Иль оттого, что жизнь меня щадила и никогда за горло не брала, иль оттого, что молодость и сила несли сквозь время, будто два крыла, я многих бед не ощутил всем сердцем, мне кажется нередко — до сих пор как надо, не почувствовал Освенцим, Дахау не рассматривал в упор. А чем же от тебя я отличаюсь, кто у Дахау встал на пьедестал? Ведь это только чистая случайность, что пеплом я в Освенцимах не стал. Нельзя, нельзя за скоростью, за бытом, за злобой дня, подвижною, что ртуть, считать тот ужас снятым и забытым, людская память! Вечным стражем будь! Не спи, людская память, дни и ночи, напоминай, приказывай, гуди — пусть ветер из Дахау веет в очи, в беспечном сердце бдительность буди! 1960 «Опять за неполные сутки…» Опять за неполные сутки Из Владивостока — в Москву. Мешаются сутки в рассудке. Со скоростью звука живу. Детали в пути пропадают — Земля, как макет, собралась. Машина к земле припадает — И снова земля разрослась. Опять появились тропинки, Мосты, и кусты, и листы. Опять закачались травинки. Опять я увидел цветы, Плакаты на зданье вокзала, Купальщиц загар на пруду — Все то, что на скорости малой Заметишь, на тихом ходу. Такая на свете погода, И надо за краткие годы Так много объять и понять — Мне скорость бы пешего хода Со скоростью звука спаять. 1957
«В таежном утреннем тумане…» В таежном утреннем тумане, В дорожном громе быстроты, В стекле окна, как на экране, Мелькнуло чудо красоты Без всякого предупреждения, Успело только ослепить, И не сумел я то мгновенье Ни удержать, ни закрепить. Мелькнули очи голубые И растворились вновь вдали В великой красоте России, В цветенье неба и земли. Оставив боль мне, и смятенье, И образ красоты в душе, Исчезло чудное мгновенье, И не вернуть его уже. Я видел свет. Нигде на свете Не повторился облик тот, И лишь в душе десятилетье Мгновенье краткое живет. 1957 Голос Мой голос записан на пленку И сложен в сверкающий круг. Его отложили в сторонку И нас усадили вокруг. Его от меня отделили, Как будто кору от стволов, На стержень стальной накрутили И стали раскручивать вновь. Свой голос на магнитофоне, Свидетелей многих в кругу, Я слушаю, как посторонний, И — странно — узнать не могу. А мне он казался приятней, А мне он казался другим — Красивее, лучше, понятней, Не столь уж глухим и плохим. Но, видимо, было неверно Мое представленье о нем, Я тут ошибался, наверно, Как часто во многом другом. А люди сказали: — Похоже! — Твой голос узнает любой… Не веришь? Бывает, ну что же, Такое не только с тобой — Не думай, что плохо со слухом: Свой голос — не то что чужой, — Ведь слышим мы «внутренним ухом» Не так, как услышит другой… Что голос свой собственный верно Нам слышать вовек не дано, Что знаем его лишь примерно — Обидно. Но это одно. Но что, если голос свой строчечный, Которым сильней дорожу, Я слышу вот так же неточно, Не так, как до вас довожу? 1953 «Сколько нас, нерусских, у России…» |
