1939 Прощание Уже за дымом паровоза Не видно белых рук твоих. Мне горе выдавило слезы, Мне горе высушило их. Стеклянный мраморный вокзал Уже вдали за степью скрылся. А я не все тебе сказал, А я не так с тобой простился. Не так, не так. Я был не тот, Не так я губ твоих коснулся. И я б назад еще вернулся, Но поезд движется вперед. 1939
Волны Лето солнечное. Полдень, Через плотик из досок Перекатывались волны, Выбегали на песок. Погружая в волны плечи Я далеко заплывал. Набухающий, навстречу Переваливался вал, И меня с огромной силой Вал высоко поднимал. (Так вот молодости сила По годам меня носила.) Там, где волны закипали, В легком платье голубом Ты ходила у купальни, Чтобы сниться мне потом. 1939 Дорога на юге У самых волн мы пировали, Мы югом руки обожгли, И на холодном перевале Мы к небу близко подошли, Где вровень с солнцем, с небом рядом Белело зданье и кругом Крошились камни колоннады; Травой заполнило пролом, Как мрамор, облако проплыло, Стояли боги на пути — И так, казалось, можно было До Древней Греции дойти. 1940 Маяковский за границей Чужая речь. Чужие лица. Продажа. Купля. Джаз и сквер. И он ходил по загранице, Как раздраженный Гулливер. И проходил у самых окон, Как солнце резкое, слепя, И небо Мексики высокой, Как шляпу, мерил на себя. Он сквозь дворцы увидел горе И нищету — сквозь тонкий шелк. Как наступающее море, Он к ним из будущего шел. Он возвышался над врагами Монументально-тяжело, И где-нибудь его шагами Асфальт на Западе прожгло. Он так глядел кругом крамольно, Как будто прибыл к ним за тем, Чтоб выбрать здание под Смольный И выбрать крепости под Кремль. 1941 «Еще штыками обернутся песни…» Еще штыками обернутся песни, Еще придут и отшумят бои. Придет домой седеющий ровесник, Придут не все ровесники мои. Оставшимся — счастливо оставаться. Но с этим миром в утреннем дыму Договорились мы не расставаться — И мы вернемся бронзою к нему. У вас сады. У вас цветенье лета, И юноши по мрамору идут В сияющие университеты, И холодно быть памятником тут… Когда ты выйдешь с лекций на закате, О наших размышляя временах, Навек ушедших в толщи хрестоматий, О наших запыленных именах, Ты обернешься — И увидишь рядом Тех, Кто отвел и от тебя беду, Товарищ мой, Бредущий тихим садом В трехтысячном немыслимом году. 1940–1944 Волга Набросив на плечи шинели, Скрипучие качая нары, В теплушке вечером мы пели — Грузины, русские, татары, И песни были долги, долги… А в песнях девушки красивы, И за окном открылась Волга Широкая, как путь России. 1941 Песня Ребята песню запевают, На нарах лежа, в тишине, И песня-то невесть какая, А сердце разрывает мне. Все в песне можно и уместно, И стоит захотеть друзьям — В теплушку царская невеста Войдет и тихо сядет к нам… Но мы поем, поем до ночи О том, что позабыть нельзя: «Последний нонешний денечек Гуляю с вами я, друзья». И, как далекое наследство, Пробившись через столько дней, Твоя судьба сожмет мне сердце, И я забуду о своей. 1941 «Надломилась пшеница русая…» Надломилась пшеница русая Возле станции Лебедянь, Словно хлещут ефрейторы Пруссии Пулеметами по лебедям. 1941 Степь Березок тоненькая цепь Вдали растаяла и стерлась. Подкатывает к горлу степь — Попробуй убери от горла. Летит машина в море, в хлеб. Боец раскрыл в кабине дверцу, И подступает к сердцу степь — Попробуй оторви от сердца. 1941
Василию Вохменцеву[1] Эти дни позабыть нельзя, Нам со многим пришлось расставаться, Но когда погибают друзья, Неудобно в живых оставаться. Ты ведь знаешь, мой друг, я не лжив — Мне б хотелось быть рядом с тобою И, как ты, не вернуться из боя… Ты прости мне, что я еще жив. вернуться Василий Вохменцев — молодой поэт, член литературного объединения Челябинского тракторного завода. Погиб в бою в 1942 году. |
