1968 В Берлине Сорок пятый я помню: У рейхстага бурлим. Будто каменоломню, Озираю Берлин. Мы — суровы и строги — И возвышенны так! Мы — пророки и боги — И не меньше никак. Сожаленья — ни капли Ни к другим, ни к себе. Мы еще не ослабли В ежедневной борьбе. Мы еще все — из стали! Из огня и брони! И — не на пьедестале, И — не в рамке родни. …Так с какими словами Нынче въедем в Берлин? И с какими глазами Постоим у витрин? Отпылала та ярость? Тот отгневался гнев? Или в сердце, не старясь, Все рычит, словно лев? Нет ли в нас еще духа Той высокости — стой! — Той скульптурности духа, Гневной цельности той? Нет, другими мы стали, Не глядим с высоты… Замечаем детали… Принимаем цветы. Преподносим подарки Сами — немцам-друзьям. На подарки — все марки! Ну, еще на «сто грамм»… И как будто подарок Нам — огромный такой, Эта жизнь и порядок, Этот город живой. И — немецкая форма На бойце молодом, И — советская форма Рядом с ним, с неврагом, И — улыбки как норма, И — детишки кругом… …Я счастливым бы не был, Я не ел бы и не пил, Я гордиться б не стал, Если б прах тот и пепел Здесь сегодня, застал. Мы лежачих не били, Были мы и детьми, Мы и рыцари были, И пророками были, Стали больше — людьми! 1968 Помник Памятник по-польски — помник! Все, что было, Польша помнит! Города — каменоломни — Это было? Было — помни! Были в яви — не в преданьях — И Освенцим и Майданек. И ревет — в краях недальних — Зверь в эсэсовских медалях. …Памятник поставлен — помник, — Ты настрой души приемник, Он историю напомнит. …Памятники мы листали Из камней, из рваной стали, Душу кровью исхлестали… Памятник по-польски — помник. Все, что было, Польша помнит. 1968 «Не прошли они мимо меня…» Не прошли они мимо меня Эти жесткие дни и дела, Замораживая, леденя И закручивая удила. Если грубым бываю порой — Это облик не истинный мой, Это — давнее время во мне Проступает, как соль на спине. 1965 «Я старею, а жизнь не стареет…» Я старею, а жизнь не стареет. Это чудо, как ток, меня бьет. Эта разница ранит и греет, Как бы вольтовы дуги дает. То цветенье, то голые ветки, То огонь, то мороз на душе, То я новый, «с иголки», то ветхий На прощальном своем рубеже. Жизнь! Мои не дописаны строки — Ты обязана помнить о том. Растяни мне немыслимо сроки, Надо мной продолжайся потом. 1967 «У меня на столе есть Джалиля портрет…» У меня на столе есть Джалиля портрет; Рядом смотрит из траурной рамки Хикмет; И — с гвоздикою белой — глядит, улыбаясь, Так похожий на них человек — Белояннис. Все они — никого, ничего не боялись. Не случилось им рядом шагать по земле, Но портреты их рядом стоят на столе. Есть какая-то нить, что связует бесстрашных И за смертной чертой, как солдат — в рукопашных. 1969 В городе юности Вокруг меня снуют и старые и молодые лица. С. Есенин На жизненном закате всё — дороже, Пронзительней намного и родней. Я прилетел в июньский день погожий В прекрасный город юности своей. Прекрасный, потому что жизнь — прекрасна, И каждому земля своя — милей! И потому считаю я пристрастно Прекрасным город юности своей. Той юности, которой не осталось, Той юности, которой нет теперь, Которой столь трагически досталось Чуть выше нормы бедствий и потерь. Навстречу мне — как из другого мира — Взволнованная молодость летит, Сама собою занятая мило, Мгновенье рядом и — проходит мимо, Ведь я для них — почти как инвалид… А девушки по-прежнему красивы — Не иссякает эта красота! За то, что ты красива, Жизнь,— спасибо, Что — все твои заполнены места… Я путь держу до станции конечной. В наследство вам свой город отдаю. И возле вашей юности беспечной, Окаменев как памятник, стою. Смотрю на вас от имени погибших. Смотрю на вас от имени живых. От имени до времени поникших, Израненных ровесников своих. Приемлю жизнь. Вас к жизни — не ревную. Пускай мне с вами рядом не идти, — Благословляю молодость чужую На лучшие поступки и пути. На жизненном закате всё — дороже. Пронзительней намного и родней. Я прилетел в июньский день погожий В прекрасный город юности своей. |
