Это просто охрененно нечестно.

Я открываю ящик письменного стола и из какого-то дальнего угла достаю бархатную коробочку. Крышечка с щелчком открывается. Два золотых ободка взблескивают белыми бликами.

Я, конечно, так и не сдал их в магазин. Горжусь только тем, что действительно ни разу не доставал их из этого ящика все полтора года.

Хреновый у меня повод для гордости, на самом-то деле.

Сам одеваю кольцо себе на безымянный палец. Оно неширокое, белого золота с мелкими сапфирами по торцу. Я вообще-то не люблю, когда мужчины носят украшения, но мне идет.

Кидаю взгляд на второе кольцо, которое остается в коробке, и на меня снова накатывает злость. Я сдергиваю кольцо с пальца так резко, что срываю кожу с сустава, и судорожно заталкиваю украшение назад в футляр. Больше всего мне хочется швырнуть куда-нибудь эти проклятые обручальные кольца, но у меня все же хватает выдержки, чтобы кинуть футляр назад в ящик и изо всех сил захлопнуть его.

Я определенно не собираюсь открывать его еще года полтора, как минимум. Лучше бы и вообще никогда. При этом я не обманываю себя – в следующие полтора года, я, конечно, тоже не сдам их в магазин.

У меня есть еще три минуты, чтобы немного успокоиться перед тем, как позвонить Гасу.

Я слышал много историй о сложностях при общении с детьми. В моем случае… ну я могу рассказать еще одну историю. Например, если ты не живешь с матерью своего ребенка – тебе трудно видеться с ним чаще, чем на уикенд. Если вы живете в разных странах – тебе трудно встречаться с ним чаще двух-трех раз в год. А если вы живете на разных континентах и разница во времени восьмичасовая – тебе даже позвонить-то ему становится трудно.

Если мне скажут, что эти сложности недостаточно, мать их, духовны, то, на мой взгляд, проще от этого ни хрена не становится.

Трубку берет Линдси, как и бывает в большинстве случаев. У нее напряженный голос, и это тоже довольно обычно. Не знаю, говорит ли она так со всеми или только со мной, и не могу придумать, как лучше проверить. Это не ново, что я ее не понимаю. Возможно, у нее и сейчас есть какая-то причина злиться на меня, веская, но неизвестная мне.

Я давно ловлю себя на мысли, что предпочитаю общаться с Мелани. Та, по крайней мере, просто ненавидит меня – безо всяких условий и неопределенностей.

— Ты как? – напрямик спрашивает Линдси.

Похоже, общение с Мелани, а может и с Гасом, ей идет на пользу – обычно Линдси ничего и никогда не делает напрямик.

— Ты уже знаешь? – спрашиваю просто, чтобы что-то спросить.

Я знаю ответ.

— Майки мне написал, да.

Она и не скрывает. Да и зачем ей? Только я абсолютно не хочу ни о чем из этого говорить. Не сейчас.

— Я в полном порядке.

Мы обмениваемся еще парой-тройкой фраз, как самые близкие друзья – сквозь зубы и самыми общими. Я так, бл@дь, с аудиторами обычно говорю.

— Я не буду звать Гаса, ладно? – говорит Линдси, исчерпав тему снега в Германии. – У него простуда, я не хочу его будить. Хорошо?

Я подтверждаю, что все просто за@бись, и вешаю трубку.

Встаю, отпираю бар, снова достаю бутылку виски, наливаю себе еще порцию и глотаю перед тем, как завалиться в постель.

Охрененное завершение охрененного дня.

*

Утром голова… ну, она болит, но не так сильно, как можно было ожидать. Это, кстати говоря, тоже не слишком хороший признак.

В любом случае, я, кажется, успел достаточно остыть и прийти к выводу, что я все-таки хочу послушать объяснения Майкла.

Тот, вероятно, рассчитывает на нечто подобное, потому что звонит мне во второй половине дня и спрашивает, не увижусь ли я с ними в баре. Возможно, они все еще опасаются встречаться со мной без свидетелей.

Когда я прихожу, все уже в сборе. Улыбка Майка вянет от одного взгляда на меня, но, бл@дь, меньше всего я сейчас настроен очаровывать. У Бена такой вид, как будто он предпочел бы быть сейчас, где угодно, только не здесь. Вероятно, так и есть. Мои дела его волнуют постольку поскольку. Именно за это я из всех любовников Майки Бена я ненавижу меньше всех.

Тед тоже выглядит так, будто с удовольствием слинял бы, но, скорее всего, потому что вспоминает мою угрозу его уволить.

— Не старайся, - обрываю я дружеские приветствия Майкла, - у тебя сейчас есть только одна тема для разговора, которая может меня заинтересовать настолько, чтобы я не ушел в следующие тридцать секунд.

Они все разом переглядываются. Если вы думаете, что только два человека могут переглянуться, то вы очень ошибаетесь…

— Ты хочешь узнать про Джастина, да? – вздыхает Майк, а мне остро хочется съездить ему в челюсть.

Не то, чтобы в нашей дружбе никогда такого не происходило, конечно…

— Да уж сделай мне такое одолжение.

— Хорошо, мы тебе все объясним…

— Это будет первое объяснения за полтора года, - напоминаю я.

— Брайан, - вмешивается Бен, - ты хотел объяснений? Тогда заткнись и слушай.

Боюсь, взгляд, который я на него кидаю, полон совсем не дружеских чувств, но все-таки я делаю жест Майки продолжать. Тот посылает Бену быструю улыбку, сам не замечая. Ненавижу обоих.

— Ты помнишь, когда вы… разошлись?

Вопрос на миллион долларов, Майки.

— Помню ли я, как одним прекрасным вечером полтора года назад мой парень за месяц до свадьбы швырнул мне кольцо, сообщил, что не желает больше меня видеть ни в этой жизни, ни в следующей, и улетел в Нью-Йорк? Ты знаешь, да – если я как следует напрягусь, кое-какие размытые воспоминания у меня всплывают.

На этот раз они не переглядываются, а, кажется, все разом вздыхают. Хором, бл@дь. Майкл, очевидно, неизвестно откуда выработавший иммунитет на мой тон, качает головой.

— Он не улетел в Нью-Йорк в тот вечер.

До меня доходит почти сразу же.

— Он был у тебя?

Майкл кивает. Бен тоже. Они даже не сговариваются.

— И ты ничего не сказал?

— Мы не могли, - отвечает вместо него Бен. – Джастин был в ужасном состоянии. Мы не решились ему возражать.

— Мы даже расспрашивать-то его не могли, - продолжает Майки, глядя на меня с сочувствием. - Он сказал только, что ваша помолвка окончена и все.

— Это и так было понятно, - вставляет Бен. – Никто не называет подонком человека, с которым собирается идти в скором времени под венец.