— Не облажайся с ним. Еще раз.

Приплыли.

Я затягиваюсь последний раз и давлю окурок в пепельнице.

— Джастин рассказывал?..

— Кое-что, - уклончиво отвечает Уолт, прикуривая следующую сигарету от окурка. – Не слишком много… а мы не привыкли расспрашивать. Это Нью-Йорк. Мы не любопытны.

Насчет «не слишком много» я ему не верю, но в остальном не удивлен. Я мог бы догадаться и раньше.

— Просто никто из нас не хочет, чтобы Джастин страдал. Опять, - продолжает Уолт.

— Пока что на каждое мое слово он ощетинивается и так профессионально плюется ядом, что я даже горжусь.

— Брайан, не надо его слушать. Джастин - художник, - он откидывает назад волосы и смотрит на меня. – Моя мать – владелица небольшой картинной галереи, и я с детства рос в окружении художников. Они смотрят на мир совсем не так, как обычные люди, как ты, как я. Они даже видят окружающий мир не так. Где ты видишь сюжет, художник видит картинку, где ты видишь происшествие, художник видит цвет. Элайса похоронила мать полгода назад и рассказывала, что стоя рядом с гробом в церкви, машинально искала изменения колорита, которые смерть должна была вызвать на коже. И этого мало – она еще и была недовольна тем, что эти изменения запаздывали! Они ненормальные. Никогда не слушай, что говорит художник, надо смотреть, что он рисует… И если тебе повезет… вот тогда ты поймешь…

Может он и прав. Хотя я в этом не уверен. Но в любом случае, у меня нет желания продолжать этот разговор.

— Почему ты этим занимаешься? – спрашиваю я и поясняю в ответ на вопросительный взгляд. – Ну, обычно считается, что позируют, чтобы по-быстрому срубить денег и заплатить за учебу в колледже…

— Колледж?.. – улыбается Уолт. Не знаю, понял он, что я пытаюсь сменить тему, или нет, но переключается без проблем. – Я закончил колледж. У меня степень искусствоведа.

— Так почему?..

— Почему?.. Потому что я с ума схожу по живописи… с детства. Потому что я готов на все, чтобы иметь к ней отношение. И потому что, увы, я сам напрочь лишен таланта. Я знаю о живописи больше, чем многие и многие художники, но творить я не могу. Вот поэтому я и выбрал такой способ… войти в эту компанию. Ну и еще я слегка эксгибиционист.

— Ну это-то понятно, - замечаю я вполголоса.

— Да неужели?

— Бл@дь, парень, - не выдерживаю я, - Джастин закончил тебя рисовать уже два с лишним часа назад – а ты до сих пор не оделся… И кстати, если хочешь, чтобы я смотрел тебе в глаза, когда с тобой говорю – запахни слегка простыню. Я все равно уже все посмотрел.

И, кстати, я был совсем не против.

Он смеется, но и в самом деле запахивается чуть плотнее.

*

Уолт уходит еще примерно через полчаса. В квартире скапливаются сумерки, и видимый из окна студии снег кажется еще плотнее. Я размышляю пару минут над тем, что сказал натурщик, а потом достаю прислоненную к стене папку с рисунками Джастина и начинаю их перебирать.

Я не так много знаю о живописи. То есть, конечно, я знаю больше чем до встречи с Солнышком – совсем уж дураком рядом с этой малявкой выглядеть никогда не хотелось. Но я определенно не чувствую так ни живопись, ни художников, как тот же Уолт. Мне это и не надо. Мне хватает того, что я знаю одного конкретного художника и его живопись. И мне нравится. И нравится видеть себя на его рисунках…

Думаю, поэтому я и запал на Джастина в свое время. Меня привлекает красота. Я не имею в виду, что он красив, как фотомодель – давайте смотреть правде в глаза: нос у него очень курносый. Но зато он обладает даром создавать красоту – а это куда важнее.

Я пересматриваю все рисунки за последние два года от тех своих изображений мягким углем, которые я хорошо помню, и до последнего с алым фоном. Мне, кстати, нравится, хотя слегка напоминает «Саломею».

Я не чувствую живопись и не знаю психологии художников. Учитывая, как все получилось, я не уверен даже, могу ли сказать, что знаю Джастина.

Но укладывая папку назад, я очень надеюсь, что все понял правильно.

Deja vu

Дома сумрачно и тихо настолько, что я сразу же вспоминаю, каково это - возвращаться в пустую квартиру, и пугаюсь - куда мог деться Брайан? Однако он никуда не делся, устроился на диване под пушистым клетчатым пледом и читает какую-то книгу в голубой обложке.

Я спрашиваю, почему он не зажигает свет, а он пожимает плечами.

Ужинаем мы в тишине, молча, но без той утренней нервозности. Брайан может быть вполне доволен собой – я успел за день обругать себя последними словами из-за произошедшего. Хотя, вообще-то не я один был в этом виноват.

Но стоит мне только сомкнуть веки, как я вижу голубоватый снег и яркие разноцветные вспышки базара, и улыбку Брайана – настоящую, искреннюю, и оживленный блеск его глаз…

Наваждение какое-то…

— Я думаю, это неправильно, что ты рисуешь меня все время, когда я сплю.

Я поднимаю голову, забывая про мытье посуды.

— Почему? – ляпаю я первое, что приходит мне в голову.

— Да потому что твои друзья, наверное, скоро будут считать, что у меня нарколепсия.

— Они и считают, - киваю я.

Вообще-то Питер, кажется, что-то говорил о «летаргии», но Брайану об этом знать не обязательно.

— Я хотел бы хоть раз бодрствовать.

Ну, это он слегка преувеличивает… и кроме того…

— Я тебя рисовал позавчера, и если ты спал – то мастерски скрыл это.

Брайан наклоняется ко мне и чуть ли не на ухо говорит:

— Я хочу, чтобы ты был один.

Я почти уверен, что он хотел сказать: «я хочу, чтобы мы были одни», но это, очевидно, слишком близко к признанию, и все равно… И голос у него с легкой хрипотцой… И я…

Мысли скачут, как мазки, наложенные пьяной метлой, и даже дыхание слегка сбивается…

Не знаю, кто и за что дал нам такую власть друг над другом. Но каким бы безумием это ни было – я иду в мастерскую и послушно устанавливаю мольберт.

Обычно мне нравится, когда картина выглядит… спонтанной, как случайный снимок, как какой-то интимный - и обыденный одновременно - момент, который нечаянно подглядел зритель. Однако сегодня «рисование Брайана» обставлено так официально и торжественно, что я совершенно теряюсь и укладываю его в абсолютно классическую, академическую позу.

Я рисовал Брайана сотни раз, о чем мне тактично намекнула позавчера Элайса, сказав о мастер-классе. Говоря строго, я рисовал его не сотни раз, а тысячи. Собственно, после знакомства с ним, в первые годы я и вовсе ничего другого не рисовал. Это не значит, что я изображал только Брайана. Это сложно объяснить, но такое бывает нередко. Жерико признался перед смертью другу-священнику, что после их ссор он всегда изображал его в виде пьяниц, распутников и негодяев. Удивленный священник спросил, почему же он никогда не видел этого на картинах Жерико¹. Художник ответил, что, не желая обижать друга, внешне он их делал на него абсолютно не похожими.