До самого вечера мы не разговариваем. Я разбираю вещи (кстати, Майкл не так безнадежен) и якобы читаю журнал из самолета. Джастин отсиживается в своей комнате и якобы рисует.

В одиннадцатом часу я плюю на статью по пиару, в которую смотрю безо всякого толка последние полчаса, и отправляюсь в ванную. Душ, как выясняется, не работает, так что я просто набираю себе воду.

Моя обычная норма – это душ. Утром. После спортзала. Перед ночным клубом. После секса. У него есть главное и неоспоримое преимущество – это быстро. Боюсь, для меня это преимущество уже давно определяющее во всех сферах жизни.

Зато сейчас можно прикрыть глаза и немного подумать. Например, о том, действительно ли я хотел вернуться в Питсбург и хорошо ли, что снег мне помешал?

Deja vu

Это только говорится, что я рисую – на самом деле я битый час сейчас сижу и бессмысленно кладу мазки на лист бумаги, с каждой секундой все больше напоминающий палитру. На самом деле, я полагаю, это просто такой способ медитации. Западный менталитет редко кому позволяет по-настоящему сливаться с природой, так что каждый из нас медитирует своим способом: кто-то серфингует по Интернету, кто-то чиркает по листку бумаги, кто-то переключает каналы со скоростью по одному в секунду. Не знаю, очищает ли сознание настоящая медитация, но вот такое времяпрепровождение определенно приводит тебя в состояние легкого отупения. Но, по крайней мере, на проблемы тебе уже наплевать.

За окном быстро стемнело, и я долго сижу, глядя на темно-синий прямоугольник окна. На подоконнике снаружи лежит пушистая голубоватая шубка снега. Только боковой свет от уличного фонаря освещает комнату, и на бледном полу легли длинные, синие, безрадостные тени. Я не включаю лампу.

Это не слишком-то приятно, когда в твою привычную жизнь и личное пространство бесцеремонно врывается кто-то другой, кого ты совсем не хотел видеть. Пожалуй, я начинаю понимать, как чувствовал себя Брайан, когда я заявился к нему. По-своему в сегодняшней ситуации есть определенный комизм, как будто бы мы поменялись ролями. Но, честно говоря, наблюдать эту ситуацию второй раз – с другой стороны – не слишком-то приятно. Примерно, как рассматривать прилипшие серые хлопья мыла на бортике ванны, после того, как воду уже спустили.

Подоконник высокий, широкий и покрыт четкой сеткой теней от веток за окном. Я безо всякого смысла размазываю пальцами густую краску по листку так, что рисунок превращается в закрученную спираль цвета темного индиго. Я сначала делаю сходящуюся спираль – начиная от самого широкого круга и заканчивая точкой в середине. Потом смазываю весь узор и начинаю заново, но теперь раскручиваю спираль от точки, похожей на чернильный плевок, до круга, который слегка вылезает за границы листка. Рядом с темно-синими тенями на подоконнике остаются акриловые индиговые разводы.

Дерьмо.

Зачем Брайану понадобилось приезжать?

От скручивающихся-раскручивающихся спиралей в этом вопросе примерно столько же пользы, сколько от кошачьего мяуканья для НАСА. Но этот вариант все же ничем не хуже других, особенно если учесть, что Брайан, похоже, и сам не знает, зачем приехал. Так мне, во всяком случае, кажется.

Я смотрю на свои руки – они все покрыты краской и в полутьме кажутся темно-фиолетовыми, хотя я по-прежнему знаю, что это цвет индиго. От того, что изменилось освещение – меняется твое восприятие цвета, а не сам цвет. Впрочем, лично я не вижу разницы между этим. С другой стороны, будь я сам цветом, то меня, наверное, успокаивало бы, что несмотря на изменившееся освещение и то, что теперь я выгляжу темно-фиолетовым, на самом деле, я остался все тем же индиго.

Бред какой-то в голову лезет.

Я снова смотрю на свои руки и теперь вспоминаю рассказы По о погибавших от Красной Смерти. Беру тюбик с малиновой краской, выдавливаю немного на ладонь и рисую расходящуюся спираль от центра. Краска по краям слегка смешивается с индиго – и цвет становится окончательно мертвенным. Для полного эффекта добавляю немного зеленого. Мне даже слегка жалко, что завтра не Хэллоуин, а Рождество – комбинация у меня получилась явно не рождественская.

В общем, я вздыхаю и иду мыть руки.

В ванной комнате целых две двери, так что туда можно зайти равно как напрямую из спальни, так и из коридора. Сложно сказать, какими соображениями руководствовался архитектор, но определенно у его дизайна есть, как минимум, одна гениальная особенность – в ванной все время гуляет сквозняк. К проемам еще прошлые жильцы приделали порожки, но это не слишком-то защищает. Кроме того, у меня сильное ощущение, что полетело отопление – потому что в комнате довольно прохладно. Это старый дом, и система отопления ломается не так редко, но сейчас, когда на улице валит хлопьями снег и мороз потихоньку сжимает весь город в объятиях все крепче, это крайне неудачно.

Я локтем привычно поворачиваю ручку и распахиваю дверь.

Брайан, обнаружившийся лежащим в ванной, лениво поднимает голову с бортика и смотрит на меня. Отличная иллюстрация для тех, кто считает, что жить с другим человеком легко и приятно.

— Прости… я не подумал, что мне следует постучать…

«Я отвык жить с кем-то» - это то, что подразумевается.

Брайан пожимает плечами.

— Да ладно, чего ты тут не видел?

Он, конечно, прав. Я видел его, трогал, осязал, рисовал столько раз, что и сейчас хоть с закрытыми глазами могу восстановить образ во всех подробностях. И что бы я ни делал, мне никогда не удалить это знание из своей головы.

Я тщательно мою руки, глядя на темные потеки воды, и невольно кошусь на Брайана, снова закрывшего глаза. Он выглядит чрезмерно утомленным. От воды идет прозрачный пар.

Я, наконец, закрываю кран, смотрю на свои покрасневшие руки, беру мочалку, намыливаю, встаю ближе и медленно провожу по плечам Брайана. Тот даже не открывает глаз и лишь слегка откидывается назад. Я честно стараюсь не пялиться на его тело больше необходимого.

— Зачем ты приехал? – спрашиваю я, переходя мочалкой на спину. – На самом деле?

Брайан и сейчас не открывает глаз.

— Я хотел понять, наконец, что же тогда произошло, - говорит он спустя мгновение, слегка поворачивая голову так, что касается влажной щекой моей руки. – Я хочу, чтобы ты все же объяснил мне, что случилось.

Я выпрямляюсь и кидаю мочалку.

— Не собираюсь я ничего объяснять.

*

Я практически не сплю этой ночью, лежу на кровати, смотрю в потолок и вслушиваюсь в тишину квартиры. В какие-то моменты мне кажется, что если напрячь слух, то можно будет услышать дыхание спящего в соседней комнате Брайана. Однако слышна только тишина, составленная из мелких звуков: стука ветки по стеклу, дрожащего тихого гудения холодильника, скрипа мебели. Наконец, я встаю, через ванную выхожу в коридор и направляюсь на кухню, открываю там холодильник, залитый желтым светом, и достаю себе молока. За окном раскачивается фонарь, и по моему лицу по очереди проезжается то полоса тени, то полоса света.