— Нет, нет, ничего не сломалось и не пропало. Только белая роза на окне погибла; Жужа по ошибке полила ее керосином — вот она и зачахла и погибла. Только белая роза и…

«И банк, — хотел сказать почтеннейший Апро — хе-хе-хе, и банк».

Но девушка взглянула на него и взволнованно спросила:

— И что еще, папочка? Апро прикусил язык.

— Нет-нет, только белая роза, — пробормотал он, — то есть цветы на ней, белые ее цветочки…

Итак, банк «Хунния» лопнул, и Ференц Колоши стал ничем. Однако он был таким «ничем», у которого один зять — барон Луженский, другой — вице-губернатор, а это уже кое-что.

Рано радовался Апро: Колоши действительно спустился вниз, но по другому скату, в другую долину, и поэтому они снова не встретились. Он стал чиновником земельного управления где-то в Верхней Венгрии.

Но ненадолго. Черт никогда не оставляет в беде своих людей. Когда спустя четыре года окончился срок полномочий депутатов Государственного собрания, вице-губернатор протащил его в депутаты нового состава. И вот Колоши снова оказался вверху и подвизался на поприще депутатов, сражаясь с той ужасной фразой, с которой шли к нему бестактные избиратели, осаждая самыми разнообразными просьбами и надеясь на его вмешательство.

— Ведь вашей милости стоит только слово сказать…

Как они глупы — не знают министров! Вернее, как они счастливы!

Колоши проявил себя жизнеспособным политиком, ибо умел обходиться и с избирателями и с министрами. Что касается самого законодательства, то, вероятно, он в нем не разбирался, что, впрочем, несущественно. Да в конечном итоге законодательная практика не так уж сложна. Вынесение законов таково, что их, пожалуй, и не выносят. Это «вынесение законов» чем-то напоминает перочинный ножик. Его называют перочинным, но режут и обстругивают им все на свете, кроме перьев. А перья делают на фабриках.

Итак, Колоши стал тоже видным депутатом парламента и однажды, спустя несколько лет, посетил свой избирательный округ; вернее, он посещал его и по другим случаям, но я говорю только об этом одном посещении. Он сопровождал его превосходительство министра торговли, который имел намерение открыть в городе какую-то школу по плетению корзин.

Их принимали парадно, с большой помпой: юные девушки в белых платьях, триумфальная арка, пальба из мортир и фейерверк. Последнее имело наибольшую ценность: около огней фейерверка можно было хоть погреться, так как въезд высоких гостей в город происходил морозным зимним днем. Большая часть населения города вышла на вокзал: молодые и старые, женщины и дети, что совсем не удивительно, ибо в этом городе впервые появлялся живой министр.

Было все, чему надлежит быть в таких случаях: приветственная речь и ответ на нее, шумные здравицы. Министр уселся в экипаж, запряженный четверкой украшенных бантами лошадей, затем от эскорта отделилась знакомая фигура депутата. (Эх, как сильно сдал и постарел этот достойный господин!) Несколько голосов начало выкрикивать: «Да здравствует Ференц Колоши!»

Устроители побежали за вторым экипажем, в котором должен был занять место господин депутат — как видно, произошла какая-то заминка. В этот момент из-за кордона, образованного полицией, буквально в мгновенье ока решительно вышел мальчик лет семи, красивый и темноволосый, со смелым лицом и большими сверкающими черными глазами, в остроконечной барашковой шапке, сдвинутой набекрень. Он вышел на площадку, где стоял депутат, и бросил снежком в грудь его благородия.

За это покушение его тут же схватили за шиворот сразу трое полицейских. Ай-яй-яй, такой-сякой молокосос! Ишь ты, чего придумал, какая дерзость! Некоторые принялись смеяться, глядя на эту сцену, что, по-видимому, пришлось не по душе отцу отечества. Однако, чтобы не показаться мелким, он притворно засмеялся добродушным смешком и сам освободил ребенка из лап разъяренных устроителей, хотя мальчуган успел уже несколько раз пнуть их ногой.

— Не трогайте его, прошу вас, — весело проговорил он. — Мы живем в свободной стране. Каждый может выражать свои симпатии и антипатии. Ну, малец, за что ты сердишься на меня? Скажи мне смело!

— Я за то сержусь на тебя, — дерзко ответил мальчик, — что ты плохо обошелся с моей мамой.

— Молодчина! Храбрец! — загремела толпа, ободряя симпатичного мальчугана.

Колоши улыбнулся, сделав вид, что ему нравится вся эта история, хотя он чувствовал, что увязает все больше и больше и что не стоит пускаться в дальнейшие расспросы, ибо не исключено, что в бытность свою директором местного банка он совершил какую-нибудь несправедливость по отношению к матери этого ребенка, и тот сейчас платит ему за это.

— Черт возьми, ну и пострел! — проговорил он, потрепав мальчугана за пухлую румяную щечку. — А чей же ты сын?

— Твой, — ответил мальчик, гордо выпятив грудь. Последовала неописуемая сцена. Старухи девяти поколений будут рассказывать о ней. Колоши побледнел, потом покраснел, как паприка. Он почувствовал головокружение, к которому примешивалось какое-то острое сладостное ощущение. В толпе, подобно шквалу, бушевал ропот одобрения. Все заговорили, зашумели, все ликовали, вставали на цыпочки, вытягивали шеи; женщины махали своими кружевными платочками. Можно было разобрать лишь отдельные слова: «Благородный ребенок!», «Внук старого Апро!» В эту минуту подкатил и экипаж. Все глаза впились в Колоши — что-то сейчас произойдет? Какая-то удивительная, напряженная тишина пришла на смену гулу. Казалось, даже сердца перестали биться. Догадается ли он, что надо делать?

И тогда депутат наклонился, поцеловал ребенка, поднял его и посадил в экипаж.

— Я отвезу тебя, проказник, к твоей матери. Знаю, что тебе попадет от нее.

Проговорив это, он сам сел рядом с ним. Четверка горячих лошадей тронулась вслед за экипажем министра; ликование толпы словно окончательно освобожденное от сдерживавших его оков забушевало с такой силой, что задрожали соседние здания, а воздух подхватил его и понес на своих волнах по направлению к городу.

Колоши действительно отвез ребенка к матери, которая как раз стояла на улице и была прекраснее, чем когда-либо, со своим печальным кротким лицом и изящной хрупкой фигурой. Они прошли ненадолго в комнату, но о чем говорили, как говорили, — тому свидетелей не было.

Только почтеннейший Апро, сидя в тот же вечер в «Гражданском кружке», похвалялся, что сегодня у него был господин депутат и попросил руки его дочери; при этом он сказал только загадочно:

— Мы оба обскакали друг друга, я — его, он — меня, но мальчонка Пали, этот обскакал нас обоих. Ловкий щенок!

1906

 Перевод И. Салимона

С некоторых пор стало просто модным отпускать шуточки насчет Буды и ее обитателей. А между тем это, по меньшей мере, странно, ибо если Пешт богат и помпезен, то Буда зато очаровательна. За Пештом — будущее, за Будой — прошлое. А поскольку будущее в один прекрасный день тоже станет прошлым, то существенной разницы здесь нет. Буда так же богата достопримечательностями, как и Пешт; больше того, она сама лучшая достопримечательность Пешта. Я знал одного будайского старика, который за всю свою жизнь ни разу не побывал в Пеште, но мне никогда не приходилось встречаться с таким старожилом Пешта, который бы не посетил Буду. Вообще невозможно отказать себе в удовольствии прогуляться в Буду, особенно в летние вечера, и поужинать там под сенью вековых деревьев. В Пеште сосредоточены шикарные, преуспевающие магазины, а в Буде — веселые, шумные корчмы. И поскольку любителей выпить в стране больше, чем дельцов, Буда полнее удовлетворяет общественные запросы нации. Что же касается жителей Буды, то их отличает особая молодецкая удаль; это благодаря ей они однажды (еще при династии Анжу) под предводительством священника Лайоша низложили папу римского, тогда как жители Пешта никогда ничего не совершали, если не считать закладки фундамента, на котором словаки по их поручению воздвигали потом дворцы.