Палатин улыбнулся, потом, отдавая дань традиции, ущипнул маленькую смуглянку Вуцу за подбородок и, покручивая седой ус, сказал:

— Ах, милые вы мои! Король и в самом деле в отъезде. А я хоть в вместо него поставлен, однако ж не во всяком деле могу его заменить. И сдается мне, что и это дельце к числу таковых относится.

— Что же вы нам тогда, ваша милость, присоветуете?

— Так что ж тут можно сделать? Дождитесь возвращения его величества.

В самом деле, что еще можно было делать? И господин Рошто пустился на поиски ночлега. Столицу он знал хорошо, так как в молодости служил здесь камердинером у Андраша Баумнирхнера, ныне пожоньского губернатора. Знал, где находятся две гостиницы города: «Белка» и «Черный Буйвол». Оба заведения стояли друг против друга на том месте, где в наши дни расположилось министерство финансов; впрочем, «Белке» принадлежала еще часть участка, на котором позднее выстроили церковь св. Матяша.

Очутившись на площади, селищанки в нерешительности остановились между двух одноэтажных зданий, очень похожих друг на друга.

Возле «Черного Буйвола» царило оживление, через открытые окна изнутри доносился шум, гам и виднелось множество голов. В «Белке» же было тихо, как в заколдованном замке, словно все вымерло, хотя на колокольне храма Богородицы только что прозвонили полдень. Нет в ней, видно, ни одного посетителя, потому что вон и хозяин сидит на лавочке, на скрипке играет.

— Так где же мы остановимся, птички-курочки?

— Белка красивее буйвола, — заметила Анна Гергей, разглядывая белку, намалеванную над дверью трактира.

— Н-да, — протянул господин Рошто. — Но буйвол сильнее!

— В «Белке» — спокойнее, — скромно возразила Мария Шрамм.

— Зато в «Буйволе» наверняка винцо получше. Иначе чего бы туда так валил народ?

— Ах, сударь, до чего же приятная музыка! — воскликнула восхищенная маленькая Вуца, любимица Рошто. — Пойдемте туда, ой, пойдемте, ваша милость!

Тут уж и старый Рошто не мог устоять, и они вчетвером направились в «Белку», весьма удивив своим появлением хозяина, который тотчас же перестал играть на скрипке.

— Чего изволите? — полюбопытствовал он, недоверчиво разглядывая посетителей.

— Обед и пристанище, — отвечал Рошто, — а для наших лошадей — стойло и фураж. Как, хозяин, найдется все это?

Тот почтительно сорвал шапку с головы и обрадованно закричал:

— Матушка, матушка! Гости! — и, вновь повернувшись к пришельцам, заверил: — Сию же минутку все будет! Проходите, пожалуйста!

На зов трактирщика, мелко семеня и шаркая по полу башмаками, выбежала старушка — в хрустящем холщовом чепчике, со звенящей связкой ключей в руках, которые она все время пыталась засунуть под белый передник. По ее лицу было видно, что она не поверила словам сына и вышла лично убедиться в свершившемся чуде, а именно — что в трактир «Белка» действительно пришли посетители.

— Ах ты, господи, и впрямь! Миленькие вы мои, душеньки вы мои, — запричитала она, пристально осматривая гостей. — Да я для вас в лепешку расшибусь, раз вы нас так осчастливили! У меня такие цыплята и гусята есть, что твой медведь.

И она завертелась по трактиру, как юла, а вместе с нею пришли в движение и несколько старых слуг, и через четверть часа на противнях так весело зашипел жир, что со дворов Гары и Сентдёрди все собаки сбежались под кухонное окно трактира понюхать соблазнительные запахи.

Не было смысла держать гостиницу в старые времена, когда для гостей был открыт каждый дом, даже в Буде, где жило много немцев. Так что трактир служил не столько интересам приезжих, сколько потребностям самих же горожан. Ну что бы они стали делать дома? Скучать? Особенно когда никто не идет в гости. А кроме того, возможность щегольнуть выходным платьем и хоть на несколько часов вновь почувствовать себя холостяком ценилась и в те мрачные столетия.

И еще: тогдашние горожане были народ крутой, не чета нынешним. В них еще не иссякла старинная закваска, а в памяти их еще живы были воспоминания о великой революции, когда парод под предводительством будайского попа Лайоша торжественно лишил папу римского трона св. Петра[47] *.

Правда, глава католической церкви не подчинился этому решению, но это его личное дело, тут жители Буды ничего не могли поделать, и, хоть папа римский оказался таким упрямцем, горожанам венгерской столицы честь и слава.

И они упивались этой славой. Но ведь упиваться воспоминаниями о великих подвигах можно только за стаканом хорошего вина да в таком укромном уголке, где человеку можно слегка и пошуметь. Одним словом, трактир был нужен самим горожанам.

Разумеется, на всю тогдашнюю столицу хватило бы и одного такого заведения. Два были ей не по силам. Отсюда понятно, что «Белка» и «Черный Буйвол» соперничали друг с другом вовсю и вели вечную войну. В конце концов перевес оказался на стороне «Буйвола». Хозяином его был некий Вольфганг по прозванию «Троеглазый». Во время казни Ласло Хуняди * он стоял в толпе зевак, и когда палач в четвертый раз взмахнул топором, трактирщик вдруг подскочил к нему и влепил такую затрещину, что у палача вылетел из орбиты один глаз. С той поры Вольфганг стал знаменитостью среди будайцев, и общественное мнение к двум его собственным глазам добавило в качестве титула третий, принадлежавший палачу, окрестив трактирщика «Троеглазым Вольфгангом».

Этот подвиг принес трактирщику сказочное богатство. Среди горожан стало настоящей модой ходить именно к «Черному Буйволу», разумеется в ущерб «Белке», дорога к которой стала с той поры все больше и больше зарастать лебедой да бурьяном.

Владелец «Белки», молодой Венцель Коряк, дела которого до сего случая шли более или менее сносно, перепробовал все на свете, не желая поддаваться: и лучшее вино подавал гостям, и кухню завел лучшую, чем у Троеглазого. Но все его усилия были тщетны: город был по-прежнему влюблен в «Черного Буйвола».

Владелец «Белки» даже цены снизил, но и это только повредило делу: он как бы признал тем самым преимущества «Черного Буйвола».

Перепробовал Коряк все средства. В том числе и отца Кулифинтё — столетнего монаха из Бешнё (с бородой, как утверждают летописи, ниже колен), который в трудный час своим мудрым советом выручал из беды не одного князя или графа. Старик сидел теперь в своем монастыре и жирел, как паук.

После долгих и бесплодных молитв, обращенных к господу богу, Коряк решил пожаловаться на свои беды отцу Кулифинтё и отправился в Бешнё.

Рассказав монаху про то, как, несмотря на все его усилия, разоряется «Белка», трактирщик воскликнул:

— О старче, посоветуй, что мне сделать, как мне уговорить людей ходить в мой трактир?

Столетний Кулифинтё, погладив свою на весь свет знаменитую бороду, отвечал:

— А ты и не уговаривай, сын мой! Кого тебе уговаривать? Пусть лучше ягненок с лошадью говорят. Понял? А больше я тебе ничего не скажу.

И действительно не сказал, хотя Коряк так и не понял: какую лошадь и что за ягненка он имел в виду. Ягнят, правда, он сразу трех отвез монаху за добрый совет, но о лошади у них не было уговору. Или, может быть, Кулифинтё дал понять, что надул трактирщика, как вислоухого мерина? Но и в этом случае в словах старика нет смысла: ведь барашков своих Коряк уже ему отдал, а с тем добром, что угодило монаху в руки, больше уже не поговоришь. Бедный Коряк всю дорогу ломал голову над хитроумным советом, пока наконец уже дома его не выручила мать, разгадав загадку:

— Эх, сынок. Это, должно быть, музыка! Ведь когда случается ягненку говорить с лошадью? Когда по струнам смычком водят!

Что ж, вполне возможно, что монах имел в виду именно музыку, потому что тетива смычка делается из конского волоса, а струны для скрипки из овечьих кишок. Можно попробовать. И молодой хозяин «Белки», не долго думая, принялся собирать оркестр, с тем чтобы каждый день после обеда в трактире играла музыка.